Станислав Лем - Ананке Страница 2

Под ухом торчали три волоска, которые электробритва не брала: а безопасная осталась на корабле; Пиркс примеривался и так, и этак, но все тщетно. Марс. Эти астрономы-наблюдатели обладали буйной фантазией. Взять хотя бы Скиапарелли[1]. Чего стоят одни названия, которые он вперегонки со своим злейшим врагом Антониади[2] давал тому, чего он не видел, что ему только померещилось. Хотя бы этот район, где осуществляется «Проект»: Агатодемон. Демон — это понятно. Агато — от агата, что ли, потому что черный? Или от агатон — мудрость? Космонавтов не учат древнегреческому, а жаль. У Пиркса всегда была слабость к старинным учебникам звездной и планетарной астрономии. А их трогательная самоуверенность: в 1913 году считалось, что Земля из космоса кажется красноватой; ведь атмосфера поглощает голубую часть спектра, и, само собой разумеется, Земля должна видеться, по крайней мере, розовой. Поистине пальцем в небо попали. И тем не менее, когда рассматриваешь великолепные карты Скиапарелли, просто в голове не укладывается, что это плод фантазии. И что удивительнее всего — другие астрономы ведь тоже увидели все это. Психологический феномен какой-то. Почему впоследствии никто им не заинтересовался? Ведь тогда четыре пятых любой монографии о Марсе занимала топография и топология каналов; во второй половине XX века нашелся астроном, который произвел статистический анализ сети каналов и пришел к выводу, что топологически она подобна железнодорожной сети, а не системе естественных трещин, тектонических разломов и речных долин. А потом, словно кто-то снял заклятие, все принялись твердить: оптический обман — и точка.

Пиркс продул у окна электробритву и, укладывая ее в футляр, еще раз, уже с нескрываемой неприязнью, взглянул на Агатодемон, загадочный канал, который в действительности был унылой плоской равниной с редкими нагромождениями скал у мутного горизонта. По сравнению с Марсом Луна казалась просто уютной. Конечно, для того, кто ни на шаг не отлетал от Земли, подобное утверждение звучит дико, и тем не менее это чистейшая правда. Во-первых, Солнце там точно такое же, как на Земле, и насколько это важно, знает всякий, кто не только удивился, но попросту ужаснулся, увидев тут вместо нашего светила сморщенную, увядшую, остывающую звезду. А величественная голубая Земля, символ безопасности, символ дома, горящая над Луной подобно лампе в ночи? Здесь от Фобоса и Деймоса света меньше, чем от месяца в первой четверти. Ну и конечно тишина. Глубокий вакуум, спокойный, это ведь не случайно, что телепередача о прилунении, первом шаге проекта «Аполло», была отличного качества. А как на человеческие нервы действует непрестанный, ни на минуту не утихающий ветер, по-настоящему можно понять только на Марсе.

Пиркс взглянул на часы, свое последнее приобретение — с пятью концентрическими циферблатами, показывающими стандартное, бортовое и планетарное время. Было начало седьмого.

«Завтра в эту пору буду в четырех миллионах километров отсюда», — с облегчением подумал он. Пиркс принадлежал к «Клубу извозчиков», кормильцев «Проекта», но дни его работы были сочтены, так как на линию Земля–Марс вышли уже новые гигантские корабли с массой покоя порядка 100 000 тонн. «Ариель», «Арес» и «Анабис» уже больше недели летели к Марсу; через два часа должен был совершить посадку «Ариель». Пирксу ни разу не доводилось видеть посадку стотысячника: на Земле они садиться не могут, их отправляют и принимают на Луне; экономисты подсчитали, что это выгодно. Корабли типа его «Кювье», двадцати-тридцатитысячники, скоро сойдут со сцены. Ну разве какую-нибудь мелочишку будут на них перебрасывать.

Было шесть двадцать, и разумный человек в эту пору пошел бы и съел чего-нибудь горяченького. Да и кофе бы выпил. Но где тут можно перекусить, один Бог ведает. В Агатодемоне Пиркс был впервые. До сих пор он обслуживал главный плацдарм — сыртский. Почему Марс атаковали одновременно в двух точках, отстоящих друг от друга на несколько тысяч миль? Пиркс знал обоснования ученых, но имел на сей счет особое мнение. Впрочем, критикой он никому не досаждал. Большой Сырт должен был стать термоядерным и кибернетическим полигоном. И дела там, естественно, шли совсем по-другому. Агатодемон оказался золушкой «Проекта», и работы на нем уже несколько раз собирались свернуть. Однако существовала надежда отыскать замерзшую воду, древние глубинные ледники, якобы таящиеся именно здесь, под спекшейся скальной корой. Если удастся докопаться до местной воды, это, конечно, будет триумф; ведь каждую каплю сюда привозят с Земли, а сооружения, улавливающие водяные пары из атмосферы, строят уже второй год, но пуск их все оттягивается и оттягивается.

Нет, Марс начисто лишен всякой привлекательности.

Уходить из комнаты не хотелось — здание казалось вымершим, точно люди исчезли отсюда. Но главное не это: он все больше и больше привыкал к одиночеству — на корабле командир всегда может быть один, если, конечно, ему хочется, — и одиночество нравилось Пирксу; сейчас, после долгого полета — а летел он сюда почти три месяца, — ему пришлось бы сделать над собой усилие, чтобы запросто выйти к незнакомым людям. Кроме дежурного контролера, он тут никого не знал. Конечно, можно было бы зайти к нему, но, право, это не самое лучшее. Не следует мешать людям во время работы. Сам он, по крайней мере, подобных визитеров не жаловал.

В несессере лежал термос с остатками кофе и пачка печенья. Пиркс пил, ел, стараясь не крошить на пол, и смотрел через истертое песком стекло на древнее плоское и словно бы смертельно усталое дно Агатодемона. Именно такое впечатление производил на него Марс: будто ему все безразлично; и оттого так странно нагромождены здесь кратеры, непохожие на лунные, словно бы чуть размытые («Поддельные», — вырвалось у Пиркса, когда он рассматривал крупномасштабные фотографии), и так бессмысленны дикие скопища изрезанных скал, называемые «хаосами», излюбленные места ареологов: на Земле нет ничего похожего на эти образования. Марс как бы отрешился от всего, уже не думая ни об исполнении обещаний, ни даже о внешности. При приближении он начинал утрачивать монументальную багровость, переставал быть символом бога войны, покрывался буроватым налетом, пятнами, потеками — никакого тебе четкого рисунка, как на Луне или на Земле, сплошная размытость, серая ржавчина и вечный ветер.

Пол под ногами тонко вибрировал — то ли преобразователь работал, то ли трансформатор. В остальном было тихо, и лишь иногда в тишину, точно из иного мира, врывался придушенный плач бури, налетающей на тросы. Этот чертов песок переедал даже двухдюймовые тросы из высокопрочной стали. На Луне вы можете оставить любую вещь, положить на камень и вернуться через сто, через миллион лет со спокойной уверенностью, что она там и лежит. На Марсе ничего нельзя выпустить из рук — песок мгновенно проглотит. Марс — вороватая планета.