Кир Булычев - Хоть потоп ! Страница 2

- Если не ошибаюсь, я вас видел на этом, простите за выражение, симпозиуме.

Своим тоном Суслин высказал все, что думал о симпозиуме, но с тоном спорить трудно, и Лера согласилась:

- Да.

- Надоело?

- Нет, мне пора возвращаться в Москву. На работу.

- А мне надоело.

Он будто ждал возражений, напрашивался на спор.

- Мне надоела болтовня, все эти разговоры обо всем и ни о чем, пустая трата времени.

- А почему вы сюда приезжали?

- Я?

Почему-то вопрос его озадачил. Словно такого подвоха он от собеседницы не ждал. Он молчал до самой станции. А на перроне, пока ждали электричку, отошел от Леры и долго, тщательно изучал расписание.

Вагон был почти пуст, пушистый покой плавно тек за окнами, Суслин поставил портфель на колени и удивил Леру, сказав:

- Вы, Данилевская, спросили меня, почему я тут оказался? А вы не знаете, что я редко пропускаю симпозиумы, банкеты, защиты, юбилеи и прочие торжества, на которых в центре внимания блистают мои удачливые сверстники?

Как же он мог узнать мою фамилию? Он должен был спросить ее еще вчера...

- Вашу фамилию я подслушал случайно. Вы думаете, я завистлив?

Ему бы пошли очки, подумала Лера. Они бы придали лицу значительность. Большие очки в тяжелой оправе.

- Нет, завидую не их земной славе. Я хочу встретить среди них человека, которому бы она досталась заслуженно, и примеряю ее по себе. Каждый раз примеряю. Тоскую, скучаю, все сборища, банкеты, юбилеи до безобразия одинаковы. Порой я ловлю на себе удивленный взгляд - что нужно этому несостоявшемуся таланту, этому неудачнику среди нас, правильных и обеспеченных наградами и признанием людей? А потом, бывает, взгляд теплеет. И знаете, почему? Потому что я удачно оттеняю своим невезением его правильность.

А я смеюсь.

И он показал, как смеется. Хрипло и тонко.

- Вы, наверно, несправедливы к себе.

Что Траубе говорил о мазохизме Суслина?

- Ах, я все смеюсь, я все шучу, - сказал Суслин, оторвав тонкую руку от портфеля, и сделал ею этакое округлое движение, словно изображал какой-то водевильный персонаж. - Не принимайте меня, девушка, всерьез. Я приехал на этот достойный симпозиум в надежде, что узнаю для себя что-нибудь новое надо быть в курсе движения науки вообще.

Это отличает меня от ленивых духом и добродушных коллег. Но я быстро разочаровался...

Лера молчала, глубоко убежденная в том, что он будет говорить дальше. Ему хотелось говорить, поработать плеткой над своей плотью на глазах окружающих. К тому же Лера уже привыкла к тому, что вызывает собеседников к откровенности. Порой она изнывала от набегов подруг или их мужей, от соседей и родственников, жаждущих выплакаться у нее на груди.

- Я вам не надоел? - спросил Суслин, рассчитывая на отрицательный ответ.

- А сами вы занимаетесь биоволнами мозга? - Лера попыталась перевести разговор в иную плоскость.

- Вам уже сообщили? И с соответствующими эпитетами?

- Я сама спросила.

- Спросили? Обо мне?

Суслин задумался. Будто искал оправдания ее странному поступку.

- Вы из газеты? - догадался он наконец.

- Нет, я же говорила, что работаю в Институте экспертизы.

- Да-да, слышал, у Митрофанова. Он меня звал, но я отказался.

Свободное время мне нужнее. На этом этапе. В сущности, экспериментальный этап завершен, но теоретическое обоснование требует времени. Я чрезмерно интуитивен - решения приходят ко мне как озарения. А потом доказывай, что ты не фокусник. На моих идеях написано десятка два диссертаций и монографий, а я преподаю химию в пищевом техникуме. Я не веду себя как положено и не намерен быть как все.

На скамейке напротив уселась бабушка с сеткой, в которой поблескивала большая банка с маринованными огурцами. Бабушка обняла банку и смотрела на Суслина с осуждением, словно он был пьяным, склонным к буйству.

- Представьте себе, - продолжал Суслин, доверительно положив узкую потную ладонь на руку Лере, - что я, большой ученый, завтра умру.

Что останется от меня на этом свете?

Вопрос требовал ответа.

- Ваша работа, - осторожно сказала Лера.

- Вы уверены, что она моя? Нет, милая, она не моя. Она того, кто первый успел наложить на нее лапу. Кто первый убежал с тризны, унося в кармане ключ от сундука с драгоценностями. И все. Даже в "Вечерней Москве" не будет рамочки с мелким шрифтом "Пищевой техникум номер такой-то с прискорбием извещает"... Я же не доктор наук.

Электричка медленно ползла среди окраинных корпусов Москвы. На огороженной деревянными щитами площадке ребята играли в хоккей.

Женщина с детской коляской остановилась на откосе над железнодорожной выемкой и внимательно вглядывалась в окна поезда, словно ждала кого-то. Лера почему-то подумала, что, если она завтра умрет, кто-то другой будет ехать в этой электричке, в этом вагоне, на этой скамейке, и такие же ребята будут играть в хоккей...

- Я не совсем поняла вас...

- Сергей Семенович.

- ... Сергей Семенович. Вас и влечет к земной славе, но вы отвергаете ее. Может, опасаясь, что в ней вам откажут?

- Сегодня - да. Завтра, когда я буду готов к разговору с ними, они не посмеют мне отказать. Вопрос в том, захочу ли я принять что-нибудь из их рук.

"Они" стояли за каждой фразой Суслина, одинаково одетые, в одинаковых галстуках, поднимавшие тосты на одинаковых банкетах. Он вел с ними войну, о которой противная сторона, вернее всего, и не подозревала.

- Назовите мое мировоззрение мрачным. Я полагаю, что в основе его лежит трезвый расчет. Я не жду подарков, но и сам их никому делать не намерен. Они не имеют права воспользоваться тем, что мучило меня, рождалось в родовых схватках, но за что я не получил ни признания, ни благодарности.

- Какое отношение это имеет к науке?

- Не к науке. К личности. Вы знаете, в чем заключалась последняя просьба Левитана?

- Это художник такой, - неожиданно сообщила бабушка с огурцами.

Рельсы за окном уже размножились, заполнили пространство вплоть до стоявших в стороне пустых составов - поезд подходил к вокзалу.

- Левитан попросил брата сжечь все письма, полученные им. От женщин, от родных, от друзей, от Чехова, наконец. И брат на глазах умирающего выполнил его просьбу. Принято осуждать Левитана, биографы обижаются. А для меня он - пример.

Лера непроизвольно взглянула на бабушку. Но та только покачала головой и ничего не сказала. Тогда сказала Лера:

- Но Левитан не жег своих картин.

- Уже никто не мог на них покуситься. А вот на его личную жизнь набросились бы как гиены. Я понимаю Левитана, как самого себя. И уверяю вас, когда я умру непризнанным, а они прибегут за добычей, - добычи не будет. Ни листочка.

Лера поднялась. Поезд, дернувшись, замер у платформы.