Алексей Калугин - Деграданс Страница 2

«А что есть?»

«Дерьмо. И еще раз дерьмо».

«А женщины? Ты, вижу, клинья под Ксюшу бьешь».

«Очнись, Витя! Когда это женщины были искусством? Того же Пушкина почитай, у него в дневниках много дельных мыслей. Женщины всегда были только предметом искусства. Всего лишь. Помнишь? Жил-был дурак… – О ком писал Киплинг, неизвестно, но Калинин точно подразумевал сейчас Ведакова. – Он молился всерьез тряпкам, костям и пучку волос – все это пустою бабой звалось, но дурак ее звал Королевой Роз…»

«Ты там упустил пару строк».

«Не упустил, а выбросил сознательно. Женщины – это все, что угодно, Витя, только никак не искусство. Сам подумай, стал бы ты трахать Джоконду? Она же шизанутая, по всему видно. У нее взгляд блаженный. Или „Шоколадницу“ Лиотара стал бы трахать? Да она еще от предыдущего клиента не отошла! За искусством, Витя, ходить надо не на Крымский вал, а к Трем вокзалам».

«Странно, Сашка. Ты повторяешь Андрея!»

Калинина перекосило. Это он-то повторяет Ведакова?

«Ты еще скажи, что я его повторяю, когда говорю о хлебе и зрелищах!»

Калинина вдруг прорвало. Он обозлился. «Новая эстетика, новая эстетика! О какой Новой эстетике идет речь, если все давно прогнило? На трухлявых пнях растут в основном поганки, так ведь?»

«Опенки еще».

«Плевал я на опенки! Что такое Новая эстетика? Умение по новому втюхивать старую хрень? Ну так и говорите, чего врать? Андрей – неудачник, дурак, невежа. Нашел, кем мне тыкать в нос. Так он и просидит всю жизнь в отделе новостей, подчищая чужие статьи!»

Шивцов выругался.

Блин, как надрались вчера, все болит.

Смял сигарету. Ну да, Андрей неудачник. Это точно. Но не всем же подметки рвать, не всем идет пруха. Это у Калинина не жизнь, а вечный праздник. Он ночью вполне мог рвануть к Ксюше. Девушка друга? Вот тоже! Его такая мелочь не остановит. Если Ксюша откроет дверь…

А она откроет…

Сашка – стервятник.

Но стервятник он обаятельный.

Шивцов потер виски. Из пустой ванной пахнуло сыростью.

Глянув в зеркало, какое-то слишком уж прозрачное, как бы выцветшее, Шивцов провел ладонью по колючей щеке, но бриться не стал. Плеснув холодной водой в лицо, вернулся в комнату, вытянул из-под кровати большую спортивную сумку. Вот зачем каждый раз наступает утро?… Уснуть бы насовсем… Так голова болит страшно… Сумка темно-синяя – с желтой полосой, со скалящейся тигрицей… Нет, это у Калинина она выглядела бы тигрицей, а здесь стоит на раскоряку, как шлюха… Оттуда же, из-под кровати, Шивцов вытащил обернутый серой холстиной сверток. Своей тайной коллекцией он любовался нечасто, только когда уж очень припекало. Оружие не новое, но в отличном состоянии. Ухоженное, поблескивают лаком деревянные части. Сладкий запах смазки. Обрез карабина М-1, четыре магазина к нему. Пистолеты: израильский восьмизарядный «Ерихон» (та еще труба – мертвого разбудит!) и отечественная «Гюрза» (эта очень больно кусается). Две осколочные гранаты. Тут же, в мутноватом целлофане, нежные брикеты пластида с детонаторами. Через руки Шивцова за последнюю пару лет прошли десятки таких стволов и немало взрывчатки. Он удачно покупал, удачно перепродавал, обменивал. Знал толк в оружии.

Обойма плавно вошла в рукоять пистолета.

Отложил в сторону «Ерихон». Неторопливо, со знанием дела продернул через кольца гранат плотный обрывок капронового фала, стянул узлом. Сам еще не знал, к чему такие приготовления. Так… На всякий случай… Морщась от головной боли, вывернул коробку с инструментами, набил две пустых консервных банки мелкими гвоздями, шурупами, гайками. Аккуратно вложил пластид, воткнул взрыватели.

Теперь все это в сумку.

Не торопясь, с пониманием.

Сверху – обрез и пистолеты. Ну что еще?

Опять мимолетно глянул в зеркало. Морда небритая, но это ничего. Нынче такая вот трехдневная щетина в моде. Символ мужественности. Мятые джинсы. Потертые кроссовки, футболка, ветровка. Типичный московский придурок. Сунул в наружный карманчик ветровки зажигалку, в другой – сигареты. Потопал, попрыгал на месте, проверяя, не мешает ли что, не погромыхивает ли в карманах?

Теперь бейсболку… Солнцезащитные очки…

Утро туманное… Утро лихое… Голова разламывалась. Из зеркала смотрел на Шивцова ничем не примечательный тип с темно-синей сумкой на плече. С такими сумками бабы ездят на дачу.

2

ВЕДАКОВ

9,00. Пятница

К половине одиннадцатого статья должна лежать на столе главного.

Хорошо, что я не потащился вчера к Шивцову. И так голова тугая. Ведаков медленно прошелся по клавиатуре компьютера. Работа есть работа. Главное, удивить читателей. Дать им по мозгам. Не жалеть патетики, не жалеть восклицательных знаков. У болгар, кстати, восклицательный знак именуется удивительным.

А у якутов? Поэт Август М., он как называет восклицательный знак?

Зря не спросил. Поэт Август М., выступавший вчера в Доме литераторов, представился собравшимся как якутский гений. Нет, не первый, нет. Он представился как последний якутский гений. Разницу чувствуете? Гениев и раньше было немного, скромно сказал Август М., а сейчас их совсем нет, вот только я остался, однако. Таковы особенности полярного климата. Черные длинные волосы. Тоже северная деталь. Правда, волосы, похоже, давно не мыты. Однако.

Якутский гений нервно кусал ногти, смотрел постно.

Часть журналистов сразу слиняла.

«Меня знают в Якутске и в Париже».

После этих слов из зала вышло еще несколько человек.

Ведаков остался только потому, что сидящий впереди Сашка Калинин слушал якута с непонятным интересом. Что-то видимо находил в болтовне последнего гения. Он просто так время терять не станет. «Оледенение душ… Эпоха ужаса… Мертвые языки ледников спускаются к мировым столицам… Глаз последнего охотника… Моя душа – как распахнутое северное сияние… Я пришел вымораживать бледные страсти… Москва – мегаполис карликов…»

Как ни странно, у якута была своя концепция.

«Главный двигатель мирового искусства – лепра».

Сперва Ведаков решил, что ослышался. Решил, что на самом деле якут произнес – депра. Но нет, никакой депры, депра – это для горожан. Август М., последний якутский гений, говорил о лепре. Именно о ней, о страшной, неизлечимой болезни, живьем медленно поедающей людей. Понимание искусства – это понимание неизбежности неизбежной смерти, сказал Август М. Лепра поражает человеческое тело, а искусство поражает человеческую душу. Мировое искусство возникло как ранняя реакция человечества на ужас проказы, как подсознательный рефлекс умирающего человека – защититься. Как инстинктивная попытка зацепиться за живую жизнь, создать хотя бы миф, закуклиться в собственных представлениях, как бы ни были они наивны. В запечатанную скорбью душу не всякий микроб проникнет. Образ мира, течение наших смертных мыслей, деяния и апатию – все определяет лепра.