Уильям Гибсон - Осколки голографической розы Страница 2

Последнюю ночь революции Паркер провел в подвале сгоревшего дома на окраине Таксона, занимаясь любовью с девчонкой из Нью-Джерси. Та объясняла нюансы своего гороскопа между приступами почти беззвучных рыданий, не имевших, впрочем, ничего общего с тем, что он говорил или делал.

Много лет спустя он вдруг осознал, что понятия не имеет, что толкнуло его разорвать контракт.

Первые три четверти кассеты пусты. Нажимаешь клавишу, чтобы на скорости перемотать себя вперед сквозь статическую дымку стертой записи, где вкус и запах сливаются в единый канал. На аудиовходе — белый звук, не-звук первичного темного океана… (Продолжительное воздействие аудиовхода со стертой пленки может вызвать гипнотические галлюцинации.)

В полночь Паркер, скорчившись, затаился в кустах у дороги в Нью-Мексико, глядя, как на трассе догорает бензовоз. Пламя освещает белую ломаную линию, за которой он следовал от самого Таксона. С расстояния двух миль взрыв был виден белым полотнищем жаркого света, превратившего бледные сучья обнаженных деревьев на фоне ночного неба в фотографический негатив их самих: угольные ветви на магниевом небе.

Многие беженцы были вооружены.

В кислотных дождях Залива дымились кострами их мусорные города. Этим-то поселениям и был обязан Техас тем шатким нейтралитетом, который ему удавалось сохранять среди расколовших Побережье группировок.

Городки сооружались из кусков фанеры и картона, листов раздувавшегося на ветру пластика и остовов мертвых автомобилей. Поселения носили идиотские фарсовые названия вроде Город Прыгай или Сластена. Имевшиеся в них правительства лишь с большой натяжкой можно было назвать таковыми, как, впрочем, и их территории, которые непрестанно дрейфовали в переменчивых ветрах теневой экономики.

Федеральные войска и войска штатов, которые посылались, чтобы смести города изгоев, редко находили хоть что-нибудь. Но после каждой такой экспедиции на перекличке несколько человек не отзывалось. Кто-то продавал свое оружие и жег форму, другие же слишком близко к сердцу принимали контрабанду, которую их посылали искать.

Через три месяца Паркер решил, что надо выбираться, но обеспечить безопасный переход через армейские кордоны мог только товар. Удача ему улыбнулась чисто случайно. Однажды вечером, огибая завесу сального кухонного дыма, низко висевшую над Джунглями, он споткнулся и едва не упал на труп. Тело женщины лежало в русле пересохшего ручья. Мухи поднялись, было, сердитым облаком, но потом сели, не обращая на него внимания. На женщине была кожаная куртка, а по ночам Паркер отчаянно мерз. Покопавшись в свалке вдоль бывшего ручья, он отыскал длинную палку.

В спине куртки, прямо под левой лопаткой, зияло аккуратное круглое отверстие размером с карандаш. Подкладка куртки, когда-то красная, теперь совершенно почернела, стала жесткой и блестящей от запекшейся крови. Подцепив куртку на конец палки, он отправился на поиски воды.

Куртку Паркер так и не постирал: в левом кармане нашлась почти унция кокаина, аккуратно завернутая в полиэтилен и прозрачную хирургическую пленку. А в правом оказались пятнадцать ампул «мегациллина-Д» и десятидюймовый кнопочный нож с роговой рукоятью. Антибиотик стоил вдвое дороже кокаина.

Нож он всадил в гнилую колоду, пропущенную сборщиками топлива из Джунглей, и повесил на него куртку, которую, стоило ему отойти, тут же окружили мухи.

Той же ночью в баре с рифленой жестяной крышей, ожидая появления одного из «юристов», которые прокладывали проходы через кордоны, он впервые в жизни опробовал модуль ВСВ. Аппарат был огромен, весь из неона и хрома, и владелец очень им гордился: толстяк собственноручно помогал потрошить грузовик.

«Если хаос девяностых годов отражает радикальное смещение в парадигмах визуальной грамотности, а именно окончательный отход от традиций доголографического общества Ласко и Гутенберга, то чего следует ожидать от этой новейшей технологии с ее обещаниями дискретного кодирования и последовательной реконструкции всей шкалы сенсорного восприятия?»

Роубук и Пирхэл.

Новейшая история Америки: Системный обзор.

Скоростная перемотка сквозь бормочущее не-время стертой записи в…

…в ее тело. Солнце Европы. Улицы незнакомого города.

Афины. Греческие буквы вывесок и запах пыли…

…и запах пыли .

Смотреть ее глазами (думая о том, что эта женщина еще не встретила тебя — ты только-только выбрался из Техаса) на серый монумент, на лошадей из камня, с которых взлетают вверх и кружат вокруг голуби… и статика охватывает любимое тело, стирает до серости и чистоты. Волны белого звука разбиваются о пляж, которого нет. И пленка кончается.

Горит огонек индуктора.

Паркер лежит в темноте, вспоминая, как водопадом осколков рассыпалась голограмма розы. Это свойство присуще любой голограмме — подобранный и должным образом освещенный, каждый осколок покажет полное изображение. Проваливаясь в дельту, он видит в розе себя: каждый разрозненный фрагмент воспоминаний несет в себе целое, которого он никогда не знал… Украденные кредитные карточки… выжженный пригород… сочетания планет незнакомки… горящий на трассе бензовоз… плоский пакетик наркотиков… заточенный о бетон кнопочный нож, узкий и острый, как боль.

И думает: так, значит, все мы осколки друг друга и так было всегда? И то мгновение путешествия в Европу, затерянное посреди серого океана стертой кассеты? Стала ли она теперь ближе или реальнее оттого, что он тоже побывал там?

Она помогла ему получить документы, нашла первую работу на ВСВ. Это их история? Нет, история — это черная поверхность дельта-индуктора, пустой шкаф и незастланная постель. История — это его отвращение к совершенной машине тела, в котором он просыпается, если кончается ток, гнев на рикшу и ее отказ оглянуться сквозь радиоактивный дождь.

Однако каждый осколок показывает розу под иным углом, вспоминает он, — но дельта накатывает, накрывает его с головой, прежде чем он успевает спросить себя, что именно это значит.