Роберт Сильверберг - Дорога на закат Страница 2

— Невеселые дела, — Мэлори опустился на ржавое, перекрученное железо рядом.

— Заткнись. Я целый день не ел.

— А что так? Вчера выдавали довольствие — и сегодня будут.

— Надеяться не запретишь, — пожал плечами Пол.

День шел к концу; вечерние тени густели быстро. В сумерках руины Нью-Йорка казались призраками гигантов, давным-давно отошедших в мир иной.

— Завтра ты будешь еще голоднее, — сказал Мэлори. — Довольствия больше нет.

— Не напоминай…

— Видишь ли, я как раз и занимаюсь торговлей продовольствием…

— Опять вздумал шутки шутить? — вскинул голову бывший солдат.

— Боже сохрани! — Торопливо нацарапав адрес на клочке бумаги, коротышка протянул его Полу. — Вот. Проголодаешься как следует, жду. Ты ведь парень крепкий, правда? Говоришь, одинок? Вполне может найтись для тебя работа.

В голове у Каттерсона зашевелилась смутная мысль. Глядя коротышке прямо в глаза, он спросил:

— И что за работа?

— Мне нужны сильные мужчины… добывать продовольствие, — засуетился Мэлори, заметно бледнея.

Вытянув руку, Каттерсон ухватил Мэлори за плечо.

— Что ты мне предлагаешь, карлик?..

Тот поморщился.

— Ну-ка, объясни еще раз, какого рода продовольствие ты продаешь?

— Что так смотришь?.. Я просто хотел помочь. Послушай…

— Достаточно. — Каттерсон встал, не расслабляя хватки. Мэлори повис в его руке, не доставая ногами до земли. — Мясо, не так ли? И какого же сорта мясом ты торгуешь?

Бывший солдат не стал его бить. Просто толкнул Мэлори в лицо, опрокинув на кучу мусора. Коротышка поспешно перевернулся и проворно отполз в сторону, затем встал на ноги и скоро растворился в полумраке, опустившемся на Тринадцатую улицу.

Часом позже Катгерсон приложил большой палец к пластинке у двери в свою квартиру на Сорок седьмой улице, где его ждала Барбара.

— Слышал, думаю, последние новости? К нам лейтенант приезжал, форма с иголочки. Все объяснил, ни разу не сбился, как по бумаге читал. Я уже получила наше пособие — больше не будет. Эй? Что случилось?

Барбара с тревогой смотрела на Катгерсона, молча опустившегося в кресло.

— Ничего, маленькая. Просто есть хочется… и немного тошнит.

— На Юнион-сквер ходил, наверное?

— Как всегда. Обычная прогулка. Дивная экскурсия получилась. Сначала двое собаку ловили — кожа да кости. А сами вряд ли голоднее меня. Потом твой лейтенант сделал объявление насчет продовольствия. А потом — потом мне предложили купить мяса. И еще — работу.

— Работу? Мясо? — поразилась Барбара. — Откуда? Что ты такое говоришь, Пол…

— Довольно об этом. Я просто сбил его с ног. Удрал, поджав хвост. Как ты думаешь, каким мясом он хотел меня угостить?

Барбара молчала, опустив глаза.

— Я показался ему достаточно сильным. По вечерам, наверное, ходил бы на охоту… Ударить по голове одинокого прохожего — вот и бифштекс назавтра.

— Но ведь есть хочется, Пол. Когда ты голоден, нет ничего важнее.

— И ты туда же! — Каттерсон взревел, как рассерженный бык. — Не понимаешь, что говоришь… Съела бы чего-нибудь, пока не выжила из ума окончательно. Мы не умрем с голоду: я что-нибудь придумаю. А пока… пока Пол Каттерсон обойдется без миссионерского рагу.

В ответ Барбара ничего не сказала. В тишине дважды мигнул одинокий светильник на потолке.

— Сейчас выключат. Доставай свечи, если только спать не хочешь, — проворчал Каттерсон.

Часов у него не было, но порядок давно один и тот же: сначала свет мигает, а в восемь тридцать отключат всем, кроме тех, у кого особое разрешение.

— Отец Кеннон вернулся. — Женщина зажгла свечу.

— Я предупреждал, чтобы он больше не являлся сюда!

— Он считает, мы должны пожениться.

— Знаю. Но я так не думаю.

— Пол, ну почему ты…

— Давай не начинать — одно и то же! Я уже говорил, и неоднократно: отвечать за два голодных рта, когда самому жрать нечего, — это не для меня.

— Но дети, Пол!..

— Ты сегодня точно не в себе. Ты что, осмелишься привести в этот мир ребенка? И это сейчас, когда оазис Трентон отказывается нас снабжать? Будешь смотреть с удовольствием, как он умирает от голода в грязи и мерзости — или живет чахлым скелетиком со впалыми щеками? А я вот не хочу.

Барбара некоторое время молчала, тихонько всхлипывая.

— Мы оба уже мертвые, — наконец сказала она. — На первый взгляд этого не так, но только на первый взгляд. Весь мир мертвый: последние тридцать лет — сплошное общее самоубийство. Я моложе тебя и ничего не помню, но я читала книжки, каким этот город был до войны — сверкающим и чистым. Война, всю жизнь война! Всю мою жизнь мы с кем-то воюем, только непонятно с кем и за что. Дали крысам сожрать наш мир, неизвестно ради чего.

— Довольно! — проворчал Каттерсон.

Однако женщина не унималась:

— Говорят, Америка лежала от побережья до побережья; говорят, она не была нарезана на узкие полоски между зонами радиоактивного заражения. Говорят, были реки и озера, фермы и еда — сколько хочешь! Захотел куда-нибудь — садишься на самолет и летишь. Почему это случилось? Почему мы — мертвые? И куда нам идти сейчас, Пол?

— Не знаю. И никто не знает, по-моему.

Каттерсон задул свечу, и стало темно.

Ноги сами вынесли его обратно на Юнион-сквер. Каттерсон стоял на Четырнадцатой улице, рассеянно перенося вес тела с носков на пятки и обратно. Голова слегка кружилась: так приближается голодная смерть. Немногочисленные прохожие безрадостно шли по своим делам; солнце ярко сияло в небе над головой.

От собственных ощущений Каттерсона отвлек топот бегущих ног и крики. Не размышляя, он спрятался за обломком стены: сказалась армейская подготовка. Подождав немного, осторожно выглянул. Четыре человека, крепких, не хуже самого Каттерсона, рыскали вдоль опустевшей улицы; один размахивал мешком.

— Ага! Вот! — крикнул тот, что с мешком.

Не веря своим глазам, Каттерсон смотрел, как четверо мужчин окружают девушку, укрывавшуюся, как и он, в развалинах неподалеку.

Бледная, тощая, оборванная, лет двадцати, не больше — в другом месте и другом мире она могла быть хорошенькой. Но здесь кожа ее огрубела, тусклые глаза ввалились, костлявые руки дрожали.

Девушка отступала, ругаясь; она явно не собиралась сдаваться.

«Не понимает. Не того они хотят…»

Каттерсон заставил себя смотреть, не покидая убежища. Лоб покрылся испариной.

Четверо мародеров подошли к девушке вплотную; фыркая, как кошка, она попыталась достать скрюченными пальцами ближайшего.

В ответ раздался смех. За руку ее вытащили на середину улицы. Блеснул нож, раздался визг; Каттерсон заскрипел зубами, морщась.