Павел Кузьменко - Ахилл Страница 2

- Зачем? Я не хочу прятаться за щит.

- Бери, бери. На войне прятаться - закон. У тебя просто укрытие будет понадежнее.

- Но это же чушь. Что ты говоришь, господи, какой талисман...

Он улыбнулся, мама, не мне улыбнулся, а опять куда-то туда, сквозь.

Будто что-то такое знал.

Ты помнишь эту штуку? Ты, может быть, еженощно касалась ее. Или отец снимал ее перед сном? Она сейчас на мне, и я ее не снимаю.

Здравствуй, мама.

Сейчас мы в гарнизоне, и кругом кажется тихо, кажется, нет никакой войны. И мои солдаты сейчас трудятся, согласно нашим газетам: строят казарму, склады, красят, метут, поливают. Темными вечерами звенят цикады, плачут шакалы. Живет своей жизнью пустыня, которой нет до нас дела. К кишлаку гонят негромко мекающих овец. А я здесь завел себе кошку, почти котенка. Подобрал ее в пустом, разрушенном доме. Кошка ласковая, ловко путается под ногами, потираясь спинкой. Когда сижу, все норовит прыгнуть на колени, чтобы ее гладили. Ночью спит у меня в ногах, урча по-домашнему. Только нечасто мне доводится ночью поспать.

Помнишь, какая у нас была пушистая сибирская кошка? Давно, там, в детстве, на даче. Как она переживала ту драму, когда отец забрал и утопил всех новорожденных котят. Почему считается, что драмы только у людей? Почему мы на себя взяли груз чужих прав? Я видел, как тосковала, страдала ограбленная кошка. А на другой день она давала отцу гладить себя и мурлыкала. Почему же она не расцарапала ему лицо? Отцу все сходило с рук.

Только помню еще, что когда на пляже он, партийный, стыдливо снимал и прятал свою медную бляшку, то не рисковал заплывать далеко. А я-то думал...

Мама, я ловлю себя на мысли, что мне хочется вспоминать о нем только плохое. Оттого, что мне самому плохо, - когда назло, когда злишься, хорошо не бывает. Не бывает хорошей расплаты за чужую вину. А это так, этот Афганистан я выбрал сам расплатиться за вину отца и - никакого удовлетворения ни мне, ни моей обреченной роте. А я не хочу так, я хочу, чтобы вся моя рота выжила и пострадать сполна мне одному. И боюсь, боюсь, гладя на груди этот дьявольский амулет. Не пожелал бы своему сыну, будь он у меня, не пожелал бы ему такой удобной и такой тяжелой кары ненаказуемости.

Я теперь понимаю, как тяжело было отцу. Ведь он был умный, он ведал, что творил, когда его химкомбинат превратил Новомосковск в отхожую яму. Он ведал и когда перешел в министерство, чего стоили его циркуляры, его борьба за план. И бежал, прикрываясь щитом от расплаты, по служебным лестницам вверх. Отец делал карьеру из страха.

Здравствуй, мама.

Мне порою кажется до того нереальным происходящее со мной, словно я на другой планете. Я пишу с этой планеты на твою. Нас тут тесная кучка бравых друзей-оккупантов, испуганно держащихся друг за дру га, а вокруг невидимые и видимые количества инопланетян, нет, ryroi " ланетян, говорящих по-своему, думающих по-своему. Зачем мы здесь?

Ленин и шурави здесь живут пока три года, а Аллах живет две тысячи лет. И никогда Ленину не победить Аллаха, сколько бы крови ни пролилось.

Вчера наши разведчики привели двоих наших солдат, отбитых у духов. Те перед отступлением выкололи парням глаза и кастрировали. За какой долг им оставлена такая жизнь в девятнадцать лет?

Я понимаю, что решение ввести сюда советскую армию принимал Леня со своей бандой. Но перед глазами стоит один отец там, в коридоре ЦК, курит с таким же важным дядькой, говорит: "Интернационализм, обстрелянная армия, наши интересы..." А наши интересы - если и остаться в живых, то с яйцами. Мне уже совсем не страшно, у меня волшебный щит. Но какой же щит у них там, на Старой площади? Неужели непробиваемый?

Здравствуй, мама.

Знаешь, здесь очень легко достать наркотики. Это такое удовольствие самое лучшее в жизни. Я, конечно, понимаю, что это плохо кончается, но не со мной же, застрахованным. А без них никак нельзя - столько смертей, ужаса вокруг. Вот врач у нас Гриша Арутюнов, совсем готовый наркоша. Он тут уже два года.

Рассказывал, что как-то к нему один солдат чумовой подошел - на груди полный "лифчик" гранат, у одной пальцем кольцо держит. "Дай, - говорит, капитан, марафету, иначе оба к Богу". А у Гриши не было. И спасла его секунда. Солдат замешкался, а капитан успел отпрыгнуть за валун.

Интересно, а как бы в этом случае было со мной? Меня спасает... Вчера мы с Гришей заперлись в медпункте, закурили травку, спиртику добавили. В отключке кто-то открыл дверь. И тут врывается, черт его принес, комполка. И на нас с матюгами и кулаками. Оказалось, духи похитили часового с оружием. Из моей роты. А меня нашли с врачом обкуренными.

Наутро Арутюнова арестовали и увезли. Обо мне ни слова, ни намека.

Мама, ведь полковник узнал меня, бил по щекам, тряс за шиворот. Почему же одного Гришу? Амулет.

Мама, а помнишь, как все шло мимо отца? Когда ты заболела, он упорно не замечал этого. Ты еле ходила, а он, придя домой, орал, почему не готов ужин. Как ему было просто устроить тебе лечение в больнице Четвертого управления, но как долго он не мог об этом догадаться.

Когда он нас бросил, ушел к молодой жене, ты, помнишь, говорила, что все будет хорошо, что вот я закончу институт, встану на ноги, а отец нас не забывает. Те подачки на праздники и дни рождения от имени отца присылала его жена, я узнал это потом. Я пошел после института в офицеры только из-за денег.

Ты помнишь тот год, когда тебе стало совсем плохо? Ты показала мне "Правду", где на первой странице была фотография, на которой отцу вручают орден. Я порвал газету, растоптал, а ты плакала, помнишь? Мама, ведь ему были до лампочки и твоя любовь, и моя ненависть. Он надежно защищался от этого.

А потом, а потом отец устал, приготовился умирать и я не мог никуда деться от наследства, я испугался иной участи и принял от него дьявольский амулет и эту несчастную страну со всеми отцовыми векселями. И вот теперь, когда пришла пора расплачиваться в Афганистане, те, что стреляют в меня, целятся в преступления моего отца, преступления дядь Якова, преступления бандита Краба и скольких там еще предыдущих, все эти пули кумулируются в моем направлении и все равно летят мимо!

Здравствуй, мама.

Сегодня мы вышибли духов с перевала. Они только начали минировать дорогу, как мы с ними столкнулись. Мы их загнали в щель между двумя вершинами и по всем правилам начали последний раунд. И когда настала пора победить, я сознательно встал из-за укрытия в полный рост. Я сделался живой мишенью. Но зато мне оказались видны они за их камнями. Я убил четверых, как собак. Я видел, как смачно впивались мои пули в их грязные рубахи, как отлетали с голов грязные чалмы. Мама, еще я слышал, как сержант Володя Поликарпов, что лежал рядом, закричал мне: "Капитан, ложись!" И что-то горячее, мокрое брызнуло мне в щеку... Я снова лег за камень. Поликарпов обращался к небу одним огромным глазом. Ему попало в лицо. Я видел его сочащиеся мозги, раскрошенные зубы, вздыбленные волосы. Мама! Эти пули предназначались мне.