Олег Малахов - Течение Страница 2

Я вижу открытые двери. Вхожу. Слежу за происходящим. В первых рядах юноши и девушки целуют друг другу ноги, на заднем плане старые мужчины и женщины омывают друг друга розовым вином. Увидел несколько луж крови, а на потолке странные иероглифы. Я забылся, обо мне забыли. Плохо, что забывают тебя, хуже, если ты забудешь. Я ощущаю справедливость возгласов. Ко мне приходят письма, полные возгласов. Не правильно и обидно, если письма не доходят до адресата. Глубокая рана. Ее облепили насекомые. Спецвыпуск моего вздоха. Постели такие разные. Все - разные, и у каждой своя история.

18 июня. Гадкий день. Связные корчатся от боли. Цианид. Газы. Что-то с аппаратурой. Бред. Связь вещей неописуемо потеряна. Связной Андре, самый опытный из всех, постоянно пытался давать советы. Но боль усиливалась. Передатчики молчали и индикаторы зашкаливало. Мозг не пропускал информацию. На судне царила паника. Это девушка в розовом костюме с руками ведьмы. Старший помощник капитана застрелился. Боцман наблюдал признаки лихорадки, а корабельный врач пил спирт и падал пьяный, срывался со ступенек, ведущих на палубу, искал выход, колол обезболивающее. 18 июня. Гадкий день. По всем прогнозам жизнь отказалась от своих приоритетов, а смерть раздавала помилование в виде девушки в розовом костюме. Именно тогда я и написал все это. Предо мной предстало человечество. Осы жалят своих врагов, жалеют меня. Организм расстроен и растроган. I've got the feeling of the most unknown grace. The perfect silence is out of words. My trial to be modest and kind person is plainly sordid.

Ее родители против. Я отправляюсь в храм моего стона. Какие грустные глаза. Ничего не могу поделать с этой грустью. Осень пробудила историю.

Как ни странно, но я запомнил ее имя. Она просила называть ее Линой. Она смотрела в глаза человеку и часто улыбалась. Ее улыбка покоряла моментально. Порой можно было жить, пребывая лишь в состоянии ожидания мгновений вновь увидеть ее. Человеческие глаза ее и губы отпечатывались в мозгу, посещали воображение. Я восхищался нежными очертаниями ее губ, а ее искрящиеся глаза до сих пор будоражат память. Я вижу ее утром, когда просыпаюсь. Когда я выхожу на улицу, я ощущаю, что каждое дуновение ветра хранит ее блуждающий запах. Я инстинктивно поддаюсь шуршанию осени, путешествуя с лиственной массой улицами, помнящими изящность ее телодвижений. Она бережно ступала по тротуарам немевшего от ее шагов города. Мои глаза устали от наблюдающейся в некоторых девушках малейшей идентичности с ее образом. "Отпусти..." - просил я в отчаянии, хотя с ужасом и болью внутри чувствовал, что, видимо, лишь смерть в состоянии остановить нашествие ее глаз, внедрение ее мира в атмосферу моего сознания. И тем не менее неописуемое упоение болью раскрывает сущность моей беспомощности в обретении покоя. И я подчинялся боли. Временами она оказывала спасительное действие и я радовался каждой слезе, которой удалось просочиться из моих глаз. В городе, в котором она жила, в том городе, в котором я встретил ее, было много высоких деревьев. Со временем их становилось меньше, но пока я был рядом с ней, я не замечал их постепенное исчезновение. Видимо, подобно тому, как природа умирала под давлением городского гнета, умирала она, изнашивался ее организм, дыханию не хватало воздуха. А я лишь думал, что ее недуги - это пустяшное притворство, либо просто временное явление, как затянувшаяся простуда, не волнующая слишком серьезно, и проявляющаяся в незначительных рецидивах: либо это головная боль, либо надоедливый кашель, что угодно. Однако она была больна. Она болела жизнью и любовью к ней. И наблюдая за ужасами, царящими на планете, ее организм преобразовывал ненависть, которой наполнялась ее душа, в любовь. Окно ее дома стало приютом для моих глаз. Постель, согретая ее нежным телом и пропитанная ее несмелым дыханием, превратилась в пристанище для моих снов.

Завтра ничего не получится. Я, конечно, постараюсь не расстроить планы своего утра. Не хочется подытоживать, а продолжить нет возможности, желания... Не знаю... Просто нет того самого главного элемента, соединяющего людей, и имени ему нет... Нет ли ему имени? Завтра, может быть, не наступит, а, может быть, наступив, не подарит мне встречу. У нас с ней разные завтра. И имен у них нет. Как нет имени у соответствия, так нет его и у несоответствия. Но есть имена у людей, которые долгое время живут в памяти, порой они остаются до конца внутри, некоторые обязательно должны нас тревожить. Мне кажется, что были моменты, когда я был равен ее имени. Завтра ничего не получится. Я предамся созерцанию безумно надоевших улиц, прогулкам без цели, подчиню себя поиску друзей, случайным знакомствам, намеренным знакомствам, алкоголизму. Так было и раньше, но сейчас есть некая связь событий и ощущений. Природа, душа, обретение полноты городского безразличия, безличия. Постепенный отход. И очередная победа лиц и имен. Город наполнится мной, вплетет свои мостовые в мышцы рук и ног, дома внедрятся каждым стеклышком в грудь, и волосы спутаются с антеннами и проводами, транспорт растает огоньками фар и шумом колес в воспаленных глазах, люди осядут в мозгу и мертвецки уснут в душе - сознание очистится.

Мираж. Водопад. С головой окунаюсь. Подождав, перерождаюсь. Вода освещает меня, освящает. Это источник, который нравится профессору Неонилу. Он призывает к молчанию, он разрабатывает стратегию сопереживания. Что эти лица скрывают от меня? Это не те страницы, не то воспоминание, не то место, здесь другой запах и бесстыжие мысли ополаскивают мозг. Возникает мираж. То, что возникает, становится результатом умственной мастурбации. Нужно до упора, до предела, а потом будь, что будет. Покрывало укрыло мое лицо, и когда дышать стало трудно, я освободился от него. Рядом с постелью: газета, которую мне продал черный мальчик, стакан с выдохшимся пивом, молчание будильника, мои не совсем чистые вещи, прокуренные, страницы, на которых запечатлены мои искания, магнитофон с доигравшей кассетой, неуют, создаваемый отсутствием чужеродного, но такого необходимого мне тела. Эвелина придет завтра, а сегодня с утра я начал умирать. Босх пнул меня ногой и приказал встать... Больно - удар в сердце. Я заикнулся было о том, что нет необходимости жить, а Босх плюнул мне на лицо, освобожденное от покрывала. Пойти что ли к Максимилиану...или позвонить Эвелине и отменить завтрашний ее приход...или еще поспать, но Босх рядом, невидимый пинок... Я встаю, хотя падение неизбежно. И все-таки солнце, а листья опадают. А она плакала вчера, и я прикоснулся к ее слезам губами. Ее глаза. Какое прекрасное удивление. Душа летит. Листья сопровождают ее полет. Эта улица хранит молчание моего сна. Вот ее шаг. Вот дуновение. И вот она погрузилась в мои глаза. У нее прекрасное имя, но я назову ее Девой. Я слишком тихо буду произносить ее имя. Назвав единожды, я не стану злоупотреблять звуками и знаками.