Владислав Романов - Дождь Страница 2

Повздыхав, Петр Иванович вернулся к себе в комнату и, не успев затворить дверь, застыл как вкопанный. Горло пересохло, и звук - а он хотел уж завопить благим матом - пропал. За его столом, внимательно изучая методичку, сидел высокий незнакомец с шапкой темных кудрей, рассыпанных по плечам. На нем была белая блуза с широким отложным воротником и черные бархатные штаны, подвязанные на коленках бантами, а далее белые носки и старинные с острыми загибающимися носами башмаки. Весь этот театральный костюм живо напомнил Неверующему Баратынского. Незнакомец уже стоял перед ним, и его узкое белое лицо с огромными горящими глазами и большим ртом говорило о смущении и робости.

Но не это сковало страхом Петра Ивановича. Не само появление среди ночи, не странный костюм, не горящие глаза. Незнакомец светился. Да-да, светился, точно вместо тела был причудливой формы длинный фонарь, на который надели рубашку и штаны. И что самое удивительное - часть туловища, от лица и до пояса, где начинались штаны, просвечивала... Сквозь грудь и живот просматривалась часть стены и угол подоконника, словно незнакомец был наполовину из стекла.

- Я прошу извинить меня за столь поздний визит, - зашептал гость, и голос его тотчас обезоружил и покорил Петра Ивановича своей неизъяснимой прелестью, будто листва зашептала или ветерок в душный час обласкал лицо. Приличнее всего следовало бы явиться завтра, моя душа уже начнет затягиваться кожей, а сейчас она горит, точно светлый фонарь, вы угадали, мессер, но вам ли не знать это нетерпение молодости, когда "как в чей-то глаз, прервав игривый лет, на блеск взлетает бабочка шальная и падает уже полуживая, а человек сердито веки трет - так взор прекрасный в плен меня берет. И в нем такая нежность роковая, что, разум и рассудок забывая, их слушаться любовь перестает..." - незнакомец заулыбался. - Да, что делать, коли сам сражен, как тот двадцатидвухлетний монах, поэтому не судите строго, все мы теряем рассудок, даже вы, выскочив в таком виде на улицу, забыли о приличиях, что делать, они нас всегда сковывали... Впрочем, я, наверное, и вправду некстати, речь пролилась, и я счастлив, я заговорил, могу объясниться, а это уже чудо, это уже подтверждение того, что я нашел ее!.. Простите великодушно...

- Кто вы?.. - прохрипел Петр Иванович.

- Я Дождь, - незнакомец улыбнулся и, повернувшись, легко оттолкнулся от пола и выпорхнул, как птица, в окно. Он плавно взлетел, набирая высоту, и вскоре лишь странная яркая звездочка горела на том месте, куда он улетел.

Петр Иванович как стоял, так без звука рухнул на пол, сраженный сей чертечтовиной.

Началась эта история так давно, что никто, пожалуй, точно и не может назвать ни год, ни число; подлинное имя Дождя встречается в двух хрониках, связанных с Лоренцо Великолепным, да один раз о его исчезновении упоминает Марсилио Фичино в письме к Джиованни Кавальканти: "Я думал, что я люблю его в такой степени, что не мог бы любить себя более; Андреа Веротти, один звук его имени лишал меня земной опоры, и я бежал туда, где находился он. Видеть, наблюдать, слышать его голос становилось с каждым днем все потребнее, я мучился, если не видел его более часа, это превращалось в болезнь, точно сам демон небесной Венеры поджигал мою плоть. Блеск его божественного лица по ночам горел во тьме, его голос звал так настойчиво и призывно, что я верил:

Андреа - ангел, спустившийся с неба, то недосягаемое, что отделяет нас от Бога..."

Восхищение это, пожалуй, разделял и Кавальканти, и сам Лоренцо Великолепный, и его дед Козимо Медичи, который отыскал Андреа мальчиком у пастухов. Ни отца, ни матери у Андреа не было, младенца подбросили, и пастухи воспитывали его до семи лет, пока его не забрал Козимо на свою виллу в Кареджи. Почти два года они прожили вместе. В 1464 году Козимо скончался в возрасте пятидесяти пяти лет. Лоренцо шел в ту пору пятнадцатый год, Марсилио Фичино исполнился уже тридцать один, Андреа - только девять.

По завещанию, свою виллу в Кареджи Козимо завещал Марсилио, особо оговорив и долю маленького Андреа Веротти. Так его воспитанием занялся Фичино, так они стали неразлучны.

Сейчас трудно сказать, как проходило это воспитание, однако взгляды Фичино достаточно изучены, чтобы понять, что впитал Андреа от своего наставника.

"Послушай меня, я хочу научить тебя в немногих словах и без всякого вознаграждения красноречию, музыке и геометрии. Убедись в том, что честно, и ты станешь прекрасным оратором; умерь свои душевные волнения, и ты будешь знать музыку; измерь свои силы, и ты сделаешься настоящим геометром..." Это отрывок из письма к одному из тех прекрасных юношей, к кому питал любовь Марсилио до взросления Андреа. Думается, те же слова мог слышать и сам Веротти. "Красота тела состоит не в материальной тени, но в свете и в грациозности формы, не в темной массе тела, но в ясной пропорции, не в ленивой тяжеловесности этого тела, но в числе и мере".

Вскоре всех покорил голос Андреа, создававший свой неповторимый земной и в то же время неземной мир звуков. Изредка он подыгрывал себе на флейте, прерываясь, потрясая всех мощной силой звуков, исторгнутых из слабого, еще юношеского тела. Лоренцо не мог сдержать слез, Марсилио впадал в экстаз, обожествляя своего воспитанника. Его музыкальная поэма дождя настолько поразила всех, что с тех пор Андреа иначе и не звали, забыв его настоящее имя. Прошло еще три года, Дождю исполнилось двадцать лет, голос его набрал такую силу, что в доме при его вскрике вылетали стекла. Он пел в горах, и его слушала вся долина.

И вдруг он исчез. Фичино, Полициано, Кавальканти, сам Лоренцо Медичи искали его семь дней и ночей, но, так и не найдя, вернулись обратно. Фичино еще месяц не мог без слез вспоминать об исчезновении Андреа, но постепенно боль притупилась, и удивительный голос стал забываться. Лишь изредка ветерок, залетев в дом, своим дыханием напоминал о юноше да дождь снова рисовал его облик, и лицо постаревшего философа накрывала тень... Что это было? Действительно ли ангельское пришествие, имеющее целью доказать, сколь летуч и зыбок человек, или же то, что только гений являет нам истинную красоту природы и окружающего мира? Кто знает теперь?..

Марсилио Фичино не в силах был разгадать эту загадку, а между тем история эта имела продолжение. Новое лицо вступило в тот миг на подмостки. Монна Мадалена была дочерью богатого венецианского негоцианта Джованоццо ди Томазо Эспиньи. Он часто бывал в разъездах, особенно после смерти жены. За домом присматривал младший брат Джованоццо - Бартоломео. Человек он был желчный, тщеславный, как и все бездельники, к тому же пожар, случившийся однажды, обезобразил его лицо, покрыв его красными рубцами, которые время от времени гноились. Слуги старались не смотреть в лицо Бартоломео, который вдобавок еще чуть раскачивался при ходьбе, клоня голову вправо: в детстве его нечаянно уронила кормилица и позвонки срослись неправильно.