Георгий Гуревич - Дель и Финия Страница 2

А язык дельфинов? То ли есть он, то ли нет.

— В конце концов, отрицательный результат тоже полезный вклад в науку, — сказал шеф со вздохом.

И добавил строго:

— Но, юноша, предупреждаю: никаких скороспелых выводов, никаких сенсационных интервью. Факты, факты, голые факты, трижды, семь раз проверенные. Вообще запрещаю вам выступать в печати до защиты.

— Надеюсь, вы знаете мою добросовестность, — сказал я с некоторой обидой.

— Юноша, юношеское самолюбие здесь ни при чем. Я придирчив, потому что придирчива наука. Вас будут выслушивать недоверчивые, сомневающиеся и враждебные представители других школ. Наука имеет право на недоверие. Это её защита против некомпетентных охотников за звонкой сенсацией. Вспомните, сколько было в истории фальшивок: и открытие неоткрытого Северного полюса, и снежный человек из крашеной обезьяны, и полет на Венеру на тарелке.

— Вы считаете, что я способен на такое? Но я же буду работать в дельфинарии. Свидетели будут у каждого опыта.

— Юноша, наука не суд, свидетельства для неё ничто. Вы должны не доказать, а показать, про-де-мон-стри-ровать. Повторяю: лично я не сомневаюсь в вашей добросовестности, но вы молодой человек, увлекающийся, а человеку свойственно ошибаться, принимать желаемое за действительность. Итак, ни единого слова в печати. Никаких скороспелых заявлений, от которых мне придётся отмежёвываться со стыдом. Приеду, посмотрю ваши материалы. Будьте сдержанны и терпеливы.

И с тем он отбыл в Антарктиду, а я поспешил в Крым.

3

Так началось все буднично: обыкновенный поезд в близкий привычный Крым.

Ехал я в самом начале июня, и поезд был переполнен мамами, бабушками, тётями, нянями и детишками всех возрастов до пятого класса включительно. Старшие ещё сидели за партами. И в моем купе тоже обитали две нимфы в розовых платьицах. Им не было ещё четырех лет вдвоём, но они очень мило кокетничали плечиками, сидя на горшочках. В коридоре говорили о курсовках, путёвках, койках, о ранних фруктах и очередях за котлетами в “Волне”, “Чайке” и “Ласточке”. Говорили о морских ваннах, солнечных ваннах, воздушных ваннах, о купании и катании. А кроме того, на сон грядущий я ещё выслушал лекцию о гигиене близнецов с демонстрацией практики кормления и укладывания.

— Вы, мужчины, не ведаете, что такое заботы, — сказала мне бабушка близнецов. — Едете себе отдыхать.

Несмотря на научные приёмы укладывания, сна грядущего не получилось. Кокетливые близнецы плакали зачем-то всю ночь. Плакали методично и прилежно, аккуратно соблюдая очерёдность: одна стихает, другая заводится. В пять утра я вылез с головной болью, был настолько невежлив, что выразил неудовольствие.

— В доме отдыха отоспитесь, — сказала бабушка.

— Я, собственно, в командировку еду, — заикнулся я.

Но моя поправка не произвела впечатления.

— Устраиваются же некоторые, — фыркнула бабушка. — В Крым в командировку! А детишек небось кинул на жену. Приедете: “Ах, я устал, извёлся, заработался!” И на юг, отдыхать от юга.

Удрал бы я из этого купе в конце концов, хоть бы в общий вагон, хоть бы в почтовый, ещё в Туле удрал бы, если бы не соседка моя с верхней полки. Валерия, Лера… Эрой называла она себя.

Какими словами описать её? Русая, сероглазая, пышные волосы, пышные плечи. Ах, да не в плечах дело, детали все путают. Представьте себе совершенство, сознающее своё совершенство. Понимаете ли, каждая женщина немножко артистка, каждая что-то изображает: наивность или же усталую опытность, холодность или чувствительность, пылкость, сентиментальность, трезвость, хозяйственность, музыкальность, артистичность. Мужчины тоже что-нибудь разыгрывают, наверное, и я тоже, это со стороны виднее. Все дело в том, что человек недоволен собой, он хочет быть каким-то иным. А Эра была совершенством, и потому она просто жила, она существовала и украшала мир своим присутствием. Она спала, и это было красиво. Она ела, это было естественно. Она молчала, это не тяготило. Она существовала, и это наполняло купе покоем. Её хотелось созерцать, как греческую статую. И душа наполнялась равновесием, все волнения казались ничтожными. Я испытывал благоговение, да, благоговение, как перед величием моря или снежной вершины.

И всё-таки мне захотелось заговорить.

— Снова спать? — спросил я после завтрака, когда длинные ресницы легли на чистые щеки.

— А если хочется? — сказала она.

— А поговорить вам не хочется?

— У вас есть интересные темы?

Есть у меня интересные темы? Я сразу смутился. Есть интересные темы у скромного цетолога, специалиста по зубатым китообразным, едущего в гости к дельфинам?

— Дельфины? — переспросила она. — И что они вам рассказывают?

А я — то думал удивить её. Но в нашу эпоху всеобщей информации не только настоящие, но и будущие открытия общеизвестны, затасканы заранее. Первоклассники знают, что на Землю явятся пришельцы, люди вот-вот полетят на звезды, жизнь продлят до трехсот лет, а дельфины вступят в разговор. Все это знают, удивятся только астрономы, биологи и цетологи.

Удивятся, потому что они-то знают, как далеко до победы.

4

Здорово устраиваются некоторые. Надо же: командировка летом в Крым!

Над биостанцией навис вулкан, кажется, единственный на Чёрном море. Впрочем, это вулкан бывший, потухший. Когда-то он лютовал во времена динозавров, ящеров пугал огненными бомбами. Сейчас он утих, выдохся, сменил ярость на мелкую пакостную злость, за сезон губит человек пять. Дряблые камни рушатся под ногами неосторожных туристов. В этом году план перевыполнен: шестого похоронили.

В отличие от людей дряхлые горы становятся красивее. Скалы, изъеденные временем, превращаются в скульптуры. Вот корона с неровными зубцами, ниже восседают король, королева и внимательный сенат, львы, собаки, крокодилы, плачущие жены, скалы-ворота и скалы-жабы, ниши, гроты, пещеры, натёки, кулаки, склоны желтоватые, красноватые, серые и полосатые, исчерченные белыми кварцевыми жилами. И на всю высоту — от моря до неба — профиль известного поэта, жившего тут же за голубым заливом: прямой лоб, прямой решительный нос, выпуклая борода. Днём профиль охристый, на закате оранжевый, ночью смоляной, на рассвете дымчато-голубой.

Повернувшись спиной к дымчато-голубому, в четыре часа утра я шагаю в рыболовецкий колхоз по пляжу. Шагаю, зевая и потирая глаза, ничего не поделаешь, у рыбы свои капризы, рыба любит, чтобы её ловили на рассвете. Я тяну с рыбаками тяжёлую мотню (не сидеть же зрителем), я вместе с ними выбрасываю скользкие водоросли и медуз, сортирую рыбу (“Эй, малый, не хватай что получше, дельфины твои и камсу схрупают”), потом тащу на горбу дневную норму — шестнадцать кило. Тащу. Не ездить же на рынок в город, сорок километров туда, сорок обратно. Устраиваются некоторые!