Владимир Савченко - Испытание истиной Страница 2

как картина ожога местности, так и пространственное распределение радиоактивности в почве показали, что вспышка локализовалась в зоне размерами в десятки метров между Тоболом и озером — в том именно месте, где расстояние между берегами этих водных объектов минимально, порядка двадцати метров (точное расстояние между рекой и озером измерить не удалось в виду отсутствия последнего); почва в этом месте выжжена и оплавлена до стекловидного состояния.

Особый интерес исследователей вызвало то, что в эпицентре вспышки обнаружилась выемка-«борозда», оплавленная до стекловидности; она начиналась на уровне в два метра выше поверхности воды в Тоболе и шла к озеру, прямо пересекая перемычку между ним и рекой; длина «борозды» была 18 метров, ширина от 0,8 метра внизу до 1,2 метра вверху, наибольшая глубина 2,3 метра. По свидетельству опрошенных жителей, подтвержденному и справкой Усть-Елецкого отдела землеустройства, раньше выемки здесь не было.

Здесь нелишне упомянуть, что незадолго до происшедшего известный астрофизик академик К. Б. Нецкий выдвинул гипотезу о том, что метеоры, огненный след которых мы иногда замечаем в ночном небе, в равной мере могут состоять как из вещества, так и из антивещества; то, что наша планета и ее соседи образовались из обычного вещества, ничего не значит для иных тел вселенной. Поскольку подавляющая часть метеоров сгорает бесследно при падении на землю, гипотезу эту так же трудно было опровергнуть, как и подтвердить: и от трения о воздух тело может сгореть, и от аннигиляции тоже. Но, как и любая обобщающая наши представления мысль, гипотеза Нецкого овладела умами; ученые искали случая проверить ее.

И теперь такой случай представился: набор данных о тобольской вспышке настолько роскошно укладывался в версию о метеорите из антивещества, что, не будь гипотезы Нецкого, ученым экспертам ничего не оставалось бы, как самим выдвинуть ее. Действительно: во-первых, ни с того ни с сего была мощная вспышка; во-вторых, появилась остаточная радиоактивность — от аннигиляции; в-третьих, отсутствовало метеорное тело и даже осколки — аннигилировало тело; в-четвертых (хотя по значимости этот довод был первым), появилась выемка-«борозда», которая показывала, где и как закончилась траектория метеорита, и объясняла, почему испарилось озеро.

Правда, для полного соответствия гипотезе недурно было бы иметь фотографии или хоть визуальные наблюдения светящегося следа от полета метеора; такой след из-за эффекта аннигиляции и в силу почти касательной к земной поверхности траектории должен был быть ярким, длинным и весьма заметным. Но нехватку нужных наблюдений можно было объяснить малой плотностью населения в этой местности, а также тем, что население это спало, а если и не спало, то не смотрело на небо, а если и смотрело, то не в ту сторону, а если и в ту, то, видимо, этих людей пока и не нашли; возможно, они объявятся потом.

И наконец, неконструктивным, но, по сути, решающим доводом в пользу гипотезы было: если тобольская вспышка не от падения антиметеорита, то от чего же? Ничего иного здесь не придумаешь.

Под «Заключением» стояла дюжина подписей и с устрашающе великолепными титулами. Бумага была что надо.

Но Сергей Нестеренко, хоть и был по молодости лет преисполнен уважения к науке (это было его небольшое хобби: следить по популярным изданиям за движением научной мысли в мире), не принял все-таки этот документ бездумно, как директивную истину. Это и понятно: «Заключение» ничего не говорило о том, что его непосредственно интересовало, — о судьбе Дмитрия Калужникова.

Теперь трудно установить, знали ли ученые-эксперты, что в ночь на 22 июля на месте происшествия оставался человек. Очень возможно, что нет. Во всяком случае — и следователя это сразу насторожило, — в «Заключении», где перечислялись имена, фамилии и места проживания всех опрошенных комиссией очевидцев, домохозяин Алютин упомянут не был. Заявление же его об исчезновении постояльца (поданное, кстати, с изрядной задержкой) шло по иным каналам.

ПЕРВАЯ БЕСЕДА НЕСТЕРЕНКО И КУЗИНА

Более всего Сергея Яковлевича смущало поведение подозреваемого в смерти перед печальным событием: без уважительных причин бросил работу, три месяца пропадал неизвестно где, потом оказался аж за Уральским хребтом — и проживал там не у родственников, не у знакомых даже, а так как-то… И почему именно там? Не было ли у него, действительно, намерений инсценировать по каким-то мотивам свою гибель и тем замести следы?

Для изучения этой стороны дела Сергей Яковлевич провел беседу с Виталием Семеновичем Кузиным — доктором наук, заведовавшим тем самым отделом ТОФ, в котором работал пропавший. Они встретились в комнате младших следователей на втором этаже облпрокуратуры. Перед Нестеренко сидел умеренно полный (скорее от сидячего образа жизни, чем от излишнего питания) моложавый мужчина: у него были темные, красиво поседевшие на висках волосы, круглое лицо с незначительными морщинами. Уши были слегка оттопырены, маленький рот с несколько выпяченными губами создавал впечатление серьезного и доброжелательного внимания; это впечатление подкрепляли и ясные карие глаза. В целом это была внешность положительного мальчика, который рано сделал правильный, соответствующий своим интересам и возможностям выбор и шел по жизни прямым путем: оконченная с медалью школа, университет и диплом с отличием, аспирантура, кандидатская диссертация, докторантура, докторская диссертация, заведование отделом… Речь и жесты Виталия Семеновича несли оттенок продуманности и неторопливости.

У Нестеренко не было тогда ни версии, ни даже смутной идеи версии. Он спрашивал обо всем понемногу — авось что-нибудь всплывет.

— Виталий Семенович, — поинтересовался он прежде всего, пощипывая бородку, — по какой все-таки причине Калужников в марте бросил институт? И так странно: не уволился, не перевелся — исчез.

— Это для всех нас загадка, — ответил Кузин.

— Может быть, какие-то внутренние отношения обострились? Или с работой не ладилось?

— И отношения были на уровне, и с работой ладилось. Еще как ладилось-то! Достаточно сказать, что тема, в которой участвовал и Дмитрий Андреевич, выдвинута на соискание Государственной премии.

— Но как же все-таки объяснить: работал-работал человек, потом раз — и ушел. Пропал в нетях! Может, он переутомлял себя и того… повредился на этой почве?

— Кто, Дмитрий Андреевич?! — Кузин с юмором взглянул на следователя. Не знали вы его! Он работал без натуги, не переутомляясь — брал способностями. Бывали, конечно, и трудности и неудачи — в творческой работе у кого их не бывает! Но ведь эти штуки у нас, теоретиков, бывают преимущественно не от внешних, а от внутренних причин: заведет мысль не туда — и заблудился. Месяцы, а то и годы работы пропали… Бывали и у Калужникова заскоки в идеях, завихрения… — Виталий Семенович запнулся, в задумчивости поднял брови. — Может быть, в самом деле это его последнее увлечение повлияло? Э, нет. Нет, нет и нет! — Он покачал головой. — Не то все это, товарищ следователь. Вот вы ищете причину во взаимоотношениях, в усталости, надрыве, неудачах в работе — будто это могло так повлиять на Дмитрия Андреевича, что он бросил все и ушел. Я исключаю это категорически: не такой он был человек. Другого довести до нервного состояния — это он мог. Но чтобы сам… нет.