Александр Чернобровкин - Мавка Страница 2

Александр Васильевич Чернобровкин. Мавка

МАВКА

Зеленые камыши, высокие и густые, со светло-коричневыми метелочками-"наконечниками", придающими им вид копий, плотной стеной окружали озеро, точно защищая от берега, и лишь в нескольких местах размыкались, образуя неширокие проходы, в которых бирюзовую воду прикрывали кое-где, словно раскиданные по столу хозяйкой-неумехой темнозеленые блины, большие округлые листья, а возле них, напоминая комочки коровьего масла, желтели кувшинки, сочные и упругие, да под обрывом прорвал их плотные ряды темный и глубокий омут. В ближнем комуту проходе имелся деревянный причальчик, малость перекосившийся, а рядом с ним высунулись тупым носом на узкую полоску серо-желтого песка ветхая плоскодонка, на белесом, выгоревшем сидении которой свернулся черный уж, грелся на солнце, наколов шемся на верхушки деревьев на западном берегу озера. Вот росшая посередине прохода кувшинка заколыхалась, как поплавок при поклевке, утонула. Окружавшие ее листья-блины подтянулись к тому месту, где она была, и медленно вернулись назад, словно поняли, что нс смогут ее спасти. Затем исчез под водой соседний цветок, еще один и еще, и вскоре в протоке не осталось распустившихся кувшинок. У причальчика вынырнула обнаженная девушка с распущенными зелеными волосами, положила на него охапку кувшинок, взобралась сама. Тело и лицо у нее были неестественно бледными и как бы принадлежали разным людям: тело с развитой грудью и широким бедрами — взрослой девушки, а лицо — невинное и лишенное каких бы то ни было чувств или мыслей — ребенку-несмышленышу. Она потянулась, посмотрела зелеными глазами сквозь прищуренные веки с зелеными ресницами на заходящее солнце, недовольно повела зелеными бровями и принялась отжимать волосы, длинные, до колен, и густые. Когда она перекинула их на грудь, оказалось, что спины нет и видны внутренности: серо-лиловые легкие, словно гроздья сирени, бурое сердце, похожее на паука, раскинувшего сине-красную паутину вен и артерий, сизые кишки, напоминающие клубок змей — и все это бездействовало, потому что не нужны им были ни воздух, ни кровь, ни пища. Отжав волосы, девушка закинула их назад, спрятав внутренности от чужих взглядов, и начала плести венок из желтых кувшинок со светло-зелеными мясистыми стеблями, напевая чуть слышно песню без слов, напоминающую плеск волн. Уж, привлеченный ее голосом, перебрался из лодки на причальчик, потерся, как кошка, головой о живот девушки и свернулся черной спиралью на белых бедрах, как бы пряча от чужих взглядов и пушистый зеленый треугольник. Маленькие пальцы ловко сплетали стебли в венок, сочные цветы выстраивались в ряд, дружка к дружке, а потом последний был соединен с первым. Девушка надела венок на голову, полюбовалась своим отражением в воде. Зеленый обруч сливался с волосами, и казалось, что бутоны вставлены прямо в них и каким-то чудом не выпадают. Девушка радостно улыбнулась и забултыхала ногами, созывая, наверное, своих подводных подружек, чтобы полюбовались, какой красивый у нее венок и как смотрится на ней. Никто из подружек на призыв не откликнулся, зато в лесу послышался топот копыт. Девушка бережно сняла сонного ужа с бедер и опустила в воду, пробежала по мели к камышам, углубилась в них сажени на две и присела, прикрыв лицо и плечи волосами, отчего стала похожа на высокую кочку, на которой кто-то позабыл венок из кувшинок. Неоседланный гнедой жеребец вынес из леса на берег озера русоволосого юношу с рыжеватым пушком на щеках и подбородке, одетого в рубаху навыпуск и штаны, закатанные до колен, и державшего в руке вместо кнута пучок полыни. Юноша спрыгнул с лошади, звонко шлепнул ее по крупу, загоняя в озеро, мигом разделся. Прикрывая стыд руками, он пробежался по причальчику и упал грудью в воду, а когда вынырнул, громко ухнул, снял с лица светло-коричневую водоросль и позвал коня: — Рыжик, иди ко мне!.. Иди-иди, не бойся! Жеребец, пивший воду, поднял голову, посмотрел большими черными глазами на хозяина и нерешительно помахал длинным черным хвостом. — Догоняй! — крикнул юноша и поплыл по проходу к большой воде. Жеребец еще какое-то время нерешительно махал хвостом, потом заржал, как бы подгоняя самого себя, и рванулся за хозяином. Догнал уже в конце прохода и поплыл медленнее, голова к голове с человеком. Девушка бесшумно выбралась из камышей на берег, обошла брезгливо, как йоровью лепешку, пучок полыни и осторожным движением, словно боялась обжечься, дотронулась до рубашки юноши, помяла ткань и тихо засмеялась. Поднеся рубашку к лицу, понюхала ее с звериной подозрительностью, поморщила носик, еще раз понюхала и снова засмеялась. Заметив, что юноша разворачивается к берегу, она одной рукой прижала рубашку к груди, второй подхватила штаны и спряталась в ближних кустах. На мелководье юноша надергал с дна водорослей и, как мочалкой, прошелся ими по холке, спине, крупу и брюху лошади. Рыжеватая шерсть, высыхая, заигралась золотистыми искорками. Получив шлепок по крупу, жеребец выскочил на берег, обмахнулся мокрым черным хвостом и принялся щипать траву. Юноша вышел следом, попрыгал сначала на левой ноге, потом на правой, вытряхивая воду из ушей. Одежды на месте не оказалось, юноша поискал ее взглядом, посмотрел на лес. — Эй, кто шутить вздумал? Ответа не получил. — Сейчас кто-то бедный будет! — пригрозил юноша. Из кустов послышался девичий смех, хрустнула ветка. Юноша прикрыл руками низ живота и смущенно гмыкнул. — Ну, побаловались — и хватит, верни одежду. — Не верну, — послышалоось из кустов, — так ходи. — Ну, ты скажешь! — возмутился он. — Отдавай быстро, бестыжая! — Не-а! — Силой заберу и по мягкому месту нашлепаю! — Ой-ей, какие мы грозные! — Сейчас узнаешь! — Юноша рванулся к кустам. Девушка, прижимая его одежду к груди, перебежала в ельник. Укрытое зелеными волосами тело ее как бы растворилось между елками, заметны были лишь желтые кувшинки. Бежала она быстро, почти бесшумно и, казалось, не задевая колючих веток, которые больно хлестали юношу, мешали гнаться, и он вскоре отстал от девушки и потерял ее из виду. Выбравшись на лужайку посреди ельника, он тяжело опустился на траву и просительно крикнул: — Эй, где ты там? — Ау! — послушалось за его спиной. Юноша развернулся и устало произнес: — Поигрались — и хватит, отдай. — Не-а! — Не могу же я голым вернуться в деревню* — Тут оставайся! — Ночь скоро, а сейчас идет русаличья неделя, сегодня четверг- Русальчин велик день: поймают меня — защекочут. — Он перекрестился и испуганно огляделся по сторонам. — Матушка не пускала меня на озеро, пока не пообещал, что купаться не буду и полынь из рук не выпущу. — Юноша посмотрел на свои пустые руки и закончил огорченно: — На берегу забыл! Девушка весело засмеялась. — А ты случаем не русалка? — Нет. — Что-то я тебя раньше не встречал. В деревне на том берегу живешь? — Да. — Ан, врешь! Я знаю там всех, а тебя — нет. — А и вру — так что?! — Ничего… Если ты не из той деревни и не русалка — тогда откуда ты? — Из озера. Я не совсем русалка, я мавка. — Ты — мавка?! — удивился юноша. — Мавки же — это утонувшие некрещенные младенцы, а ты вон какая — девица на выданье! — Когда-то была маленькая, а теперь подросла. — Да-а… — Он почесал затылок, опасливо оглядел потемневший лес. — А ты меня не защекочешь? — А как это? — Ну, это… — юноша запнулся. — Не знаешь — и не надо. — Я хочу знать, скажи. — Ну, зачем тебе… — Одежду не верну! — пригрозила мавка. — Да я и сам не знаю, — схитрил ок. — У подружек русалок спросишь. — Они со мной не играют, говорят, маленькая еще. Вот когда стану русалкой… — А когда ты станешь? — Они не говорят. Спрошу, а они перемигиваются и хохочут, — обиженно сообщила мавка. — Да-а… — Юноша опять почесал затылок и хитро улыбнулся. — Вышла б, что ли, на полянку, а то заговариваю и не вижу с кем. Мавка вышла из ельника, села неподалеку от юноши, положив одежду посередине между ним и собой. Двумя — руками она, нимало не смущаясь, перекинула волосы назад, открыв красивое детское личико, острые груди, плоский живот и пушистый треугольник в низу его. То, что юноша стыдливо отвел взгляд, она поняла по-своему: — Некрасивая, не нравлюсь тебе? — Красивая, — еле выдавил он. — Почему же отворачиваешься? — Голая ведь, прикрылась бы, — он подтолкнул свою рубашку к ней. — Зачем? — не поняла на. — Тебе неприятно смотреть на мое тело? — Приятно, — потупив глаза, ответил он. — Ну и смотри на здоровье! — Она пересела ближе. — Мне нравится любоваться тобой, когда купаешься: ты тоже красивый. — Она дотронулась до его плеча, испуганно отдернула руку. — Какой ты горячий! — Разве?! — удивился юноша. — Ну да! — Она взяла его руку и положила на свою грудь. — Это потому, что ты холодная, — сказал он, все еще отводя глаза. — Так погрей меня, — попросила она и прижалась к его плечу. Юноша отпрянул и, сглаживая грубость, произнес: — Ты не очень холодная. Мавка тихо засмеялась, пересела вплотную к нему и дотронулась кончиком указательного пальца до висевшего на юношеской груди темно-коричневого деревянного крестика. — Подари его мне. — Нельзя, — сказал юноша. — Мне его при крещении надели. Вот крестишься, и у тебя… — Он запнулся. — Я и хочу, чтоб ты меня крестил. — Это поп делает, я не умею. — А как умеешь, — предложила она и добавила с мольбой: — Что тебе — жалко? — Да нет, только силы такое крещение иметь не будет. — А вдруг будет? — предположила мавка. — Попробуй, а? — Ну, хорошо, — согласился юноша. Торопливо пробормотав "Отче наш", он осенил ее троекратно крестным знамением, снял с себя гайтан с крестиком и надел на мавкину шею. Она задержала руки юноши на своих плечах, прошептала: — Теперь я крещеная, и ты можешь взять меня в жены, прямо сейчас. — Но ведь венчаются в церкви, — нерешительно возразил он, однако руки не убрал. — Венчаются там, где влюбляются, — сказала мавка и поцеловала его. Она лежала с открытыми глазами, смотрела на темное небо, на котором появились звезды, тусклые, еле различимые, и казалось, что они интересуют ее больше, чем торопливые ласки юноши, но вот ресницы ее затрепетали от боли, зрачки расширились и медленно сузились, а на губах появилась слабая улыбка. Рукой она принялась поглаживать юношу, стараясь попадать в такт его движениям, а когда он напрягся и застонал, мавка тоже застонала, потому что внутри нее разорвалось что-то очень горячее и растеклось по всему телу. Ей стало так жарко, будто окунулась в кипяток, и так же медленно, как остывает кипяток в теплую погоду, покидал ее этот жар и уносил с собой ее силы. Открыв глаза, увидела, что небо посветлело, а звездочки исчезли, и вспомнила, что пора возвращаться в озеро. Она попробовала выбраться изпод юноши, тяжелого и холодного, не смогла и жалобно попросила: — Встань, мне тяжело… Слышишь? Он ничего не ответил и не пошевелился. Собрав остатки сил, она все-таки выползла из-под юноши, встала на колени. Настороженно, будто дотрагивалась до чужого тела, провела рукой по своему лицу, шее, удивляясь, что они теплые, задержалась на левой груди, уловив толчки внутри. — Живая… — засмеявшись, произнесла она. — Слышишь, я живая! — крикнула она и шлепнула юношу по плечу, твердому и холодному. Не дождавшись от него ни звука, перевернула юношу на спину. На нее глянули переполненные белками глаза, и она вскрикнула от ужаса и закрылась руками, а затем упала головой на грудь юноши и зарыдала. Длинные зеленые волосы разметались по его телу, обнажив девичью спину с бледно-розовой кожей. Ржание лошади, донесшееся от озера, заставило ее оторваться от юноши. Какое-то время на повсхлиповала, размазывая слезы по порозовевшим щекам, потом закрыла юноше глаза, поцеловала в губы. — Мы будем вместе: где ты — там и я! — поклялась она и побежала к озеру. На краю обрыва она остановилась, схватилась двумя руками за гайтан и, тихо всхлипнув, кинулась в омут. Разбежались круги, заставив пошуршать камыши, и на поверхность всплыли венок с измятыми кувшинками и деревянный крестик с порваным гайтаном.