Борис Лапин - Рукопожатие Страница 2

Склонившись над маленьким столиком, писатель нервно перебирал какие-то бумажки - нечто вроде плана выступления или тезисов доклада. Никакой толстой рукописи перед ним не было.

Писатель волновался.

Экран погас, и в зале наступила полная тишина. Никто ничего не говорил и не делал, в том числе и автор. Кочин вгляделся в лица соседей. У многих были закрыты глаза, у других открыты, но люди разом хмурились и разом, как бы сквозь сон, улыбались. Все слушали насыщенную мыслями тишину.

Люди думали. Люди грезили. Люди творили.

А маленький человек за пультом, как дирижер оркестра, только направлял поток их мыслей и грез в нужном направлении, смирял и будоражил фантазию, изредка заглядывая в свои записи, как дирижер - в партитуру симфонии. Но и он не шевелился. Он только сидел и думал.

Это были люди будущего, и они сразу настроились на нужный лад. Кочин же, новичок на литературном вечере, слишком взбудораженный обилием впечатлений, видимо, не сумел настроиться на одну волну со всеми и теперь очень жалел об этом.

Жалел, потому что люди, творившие в зале, были вдохновенны, как вдохновенен погруженный в себя бронзовый опекушинский Пушкин.

Внезапно что-то случилось - и все исчезло, как в кино, когда рвется лента. Грезы оборвались. Он увидел перед собой книжный стеллаж и даже успел заметить, что сидит лицом к стене, а не к телевизору. Потом грезы вернулись. Эти досадные помехи возникали еще несколько раз, но он уже не обращал на них внимания.

После первой паузы случилось чудо. Каким-то образом он вдруг настроился и включился в слушание, вернее, в сотворчество того романа, с которым выступал сегодня писатель...

Это был, безусловно, фильм. Но не фильм действия на плоскости и звука, а фильм мыслей и чувств. Кочин слышал голоса людей, героев фильма, когда они говорили, но слышал также их мысли, а точнее, был свидетелем и соучастником их переживаний.

То, что он увидел, простой смертный пересказать не в силах: это было на уровне величайших творений человечества. Только гораздо впечатлительнее, чем в чтении. Вероятно, это было так же увлекательно, как одновременный процесс чтения и создания гениального романа - если бы такое было возможно! И еще его поразило, что главным героем этого замечательного произведения был он сам, а многие действующие лица напоминали дорогих ему людей. Он видел свою жизнь - и в то же время не свою...

Он видел, как горит его родная деревня. В резких порывах ветра волчком крутилось тугое жаркое пламя, выбрасывая столбы черного дыма. Искры летели на толпу, и он, испуганный, прятался от них за спину тетки.

Фашистские солдаты приволокли и швырнули к ногам толпы седого старика в дымящейся одежде - деревенского учителя.

Непонятные лающие слова покрыли шум пожара. Офицер в черном что-то спрашивал толпу, указывая на старика. Толпа подавленно молчала. Офицер выхватил пистолет и выстрелил. Старик упал лицом в землю. Но, уже почти мертвый, повернулся из последних сил и поднял к небу грозный, карающий кулак. Автоматная очередь прошила толпу...

Он продирался сквозь кусты и деревья, натыкался на ветки исцарапанным лицом и снова бежал, бежал, пока не свалился перед какой-то норой на косогоре. Он забился в эту пахнущую зверем нору, но все еще слышал автоматные очереди за спиной и дрожал, как загнанный звереныш.

Потом он шатающейся тенью бродил по лесу и пробовал подряд все листья и травинки, питаясь найти хоть что-то съедобное.

И вдруг - о удача! - возле заброшенного окопа ему попалась консервная банка с остатками мясной тушенки. Он набросился на эту банку, он вылизал ее, изрезав губы, так что она заблестела.

Он весь горел. Хотелось пить, чтобы залить огонь внутри. Кое-как дополз он по жестким камням до берега реки и окунул лицо в воду...

Кочин видел это совершенно отчетливо, как бы со стороны, и одновременно снова пережил все то, что чувствовал тогда восьмилетний Вовка Кочин... тень Вовки Кочина.

И вдруг ему показалось, что этот измученный, загнанный, умирающий звереныш - вовсе не он, а Костька, сын. Это было уже свыше его сил. Кочин вскочил, заметался по комнате, чтобы не видеть, прекратить, забыть!..

Перед ним возник цветущий черемуховый перелесок. Над цветами, тяжело гудя, копошились пчелы. Девушка, почти девочка, в пестром ситцевом платьице шла с ним рядом. Она смеялась, и черемуховая кисточка в ее волосах вздрагивала от смеха. Они шли вдвоем по узкой тропинке, держась за руки, касаясь друг друга плечом, и земля пела под ногами.

А потом она сидела в траве и плакала, спрятав лицо в ладони.

И повторяла чужим деревянным голосом слова, которые означали для него конец света: "Нет, нет, я тебя не люблю! Я тебя не люблю".

Она плакала, и он не понимал тогда, отчего она плачет, когда плакать надо было ему. А она жалела себя. Жалела, что ее полюбил совсем не тот, кого любит она. И она не хотела быть жестокой, как был жесток с нею тот, другой, но ничем не могла помочь, а потому еще больше жалела себя.

Они возвращались обратно, и праздничное цветение черемухи усугубляло беду. Они шли по высокой траве, чтобы случайно не задеть друг друга плечом, а тропинка между ними оставалась свободной, будто шел по ней невидимый третий.

"А теперь поцелуй меня, - сказала она строго. - Один раз. На прощанье. И забудь навсегда".

И она ушла из его жизни - действительно навсегда...

Ему остались только книги. Книги в общежитии, книги на занятиях, книги в библиотеке. Единственные друзья. Почти единственные собеседники. Опять, как тогда, во время лесных скитаний, он стал диким и нелюдимым. Что-то перегорело в нем среди цветущих черемух. И он, верно, навсегда остался бы таким, если бы однажды другая девушка, самая красивая на их курсе, самая умная, самая гордая, не положила голову ему на плечо, если бы не сказала: "Кочин мой, Кочин!" И что она нашла в нем такого, в нем, самом обыкновенном, ничем не примечательном?! Это была Катя, жена...

Он видел... Многое он видел. Но пересказать увиденное в тот вечер просто невозможно. Он увлекся. Его воображение парило над облаками, его мысли неслись вперед, как дикие кони. Уже завязывались новые сюжетные узлы, уже пыталось стремительно раскрутиться действие, но что-то мешало...

Когда он очнулся, зеленый зал стоя рукоплескал смущенно раскланивающемуся автору. Маленький человек в тяжелых очках торопливо рассовывал по карманам уже ненужные бумажки. Кочин тоже изо всей силы захлопал в ладоши человеку, который подарил ему этот счастливый вечер.

Его вывел из оцепенения стук. Щелкнул замок. В двери стоял Вадим Петрович. Кочин поднялся и с удивлением обнаружил ту же заставленную книгами комнату. В углу темнел безжизненный телевизор. Вадим Петрович протянул портсигар, Кочин закурил и только тогда почувствовал, как сильно устал.