Александр Абрамов - Все дозволено (Сборник) Страница 2

«Миражи наблюдаются обычно на восходе и закате четырех ложных, по-разному окрашенных солнц планеты. Наблюдаются не часто и не регулярно, лишь при каких-то пока не выясненных нами состояниях окружающей атмосферы. Обычно это варианты одних и тех же картин: странные архитектурные сооружения, движущиеся дороги, спиралевидные трубчатые конструкции вроде гигантских синхрофазотронов, автоматические цеха, напоминающие модели заводов, и люди, обычно никуда не спешащие, ничем не занятые, иногда раздетые догола, нестриженые и небритые. Все это туманно, призрачно и прозрачно, иногда перекошено и перевернуто, как отражение в воде. При попытке сближения миражи отодвигаются, а если все-таки удастся подойти к ним на вездеходе, исчезают, расплываясь в зеленоватой пылевидной туманности».

«Жизнь у нас протекает, как на любой внеземной космической станции. Синтетическое питание, гимнастика, сон, работа, короткий отдых — пиво, шахматы или книгофильмы. Иногда бесполезные экскурсии на берег и в глубь океана, порой астрономические наблюдения, столь же безрезультатные, и чаще всего охота за миражами на восходе и закате каждого из цветных солнц. Кажется, есть какая-то закономерность в окраске миражей».

«Вчера впервые при сближении с миражем напоролись на силовое защитное поле. Мираж был необычен по своей резкости и чистоте, а возник, как и раньше, из цветного клубочка пыли, катившегося по черному катку этаким сплюснутым смерчиком. Смерчик раскрылся или раскололся, и мы увидели, как черный оплавленный камень без каких-либо контуров переходил в ленту-эскалатор, двигавшуюся мимо панелей кибернетических компьютеров неизвестного назначения. Механик взял сразу шестую скорость и бросил вездеход в скачке на белую ленту миража. Но при этом забыл включить отражатель. Может быть, не забыл, а не подумал, что это нужно, — случайный просчет, не нажатая вовремя кнопка, не включенная лампочка, не сработавший винтик в мозгу. И никому из нас не пришло в голову напомнить ему об этом вот вам и катастрофа. Мираж ответил ударом на удар: нас с такой же силой отшвырнуло обратно. Механик и геолог скончались сразу: сотрясение мозга с летальным исходом. У Дока перелом обеих ног — лежит в гипсе. Только я один цел и невредим, почему и вынужден принять на себя все заботы об экспедиции».

В следующем сообщении уже звучали нотки серьезной тревоги.

«От исследования планеты в одиночку пришлось отказаться. Нельзя рисковать, оставив Дока без помощи. Пока костные переломы срастаются плохо. К тому же все время приходится защищаться. Миражи теперь не уходят от человека, а наступают и преследуют. Я встретил зеленый смерч уже в нескольких метрах от станции. Он шел прямо на меня и, вероятно, мог бы догнать, если б я не опередил его, добравшись до двери. В другой раз мы увидели из окна тропический лес, возникший рядом. Я вышел — лес придвинулся ближе. Если б не излучатель, ветка гигантского папоротника успела бы хлестнуть меня, но я вовремя срезал ее пучком пламени. И все исчезло».

Последнее сообщение было совсем кратким.

«Мой излучатель — единственное и верное оружие против наступающего врага. Иногда приходится прибегать к нему по нескольку раз в день. За пределы станции уже не выхожу. Присылайте смену, пока не поздно».

Дальнейших сообщений больше не поступало. Попытки установить видеосвязь без участия приемо-передаточной аппаратуры космической станции не достигли цели: атмосферные разряды искажали изображение. Казалось, все воздушное пространство в этом районе было насыщено электричеством. На лазерные вызовы станция не отвечала.

С сообщениями «Гедоны-2» Капитан познакомился в архиве Службы контактов. В Инструкции эти сообщения только пересказывались. Умалчивала она, естественно, и о последовавшем затем разговоре Капитана с директором Службы.

— Будешь посылать экспедицию?

— Конечно.

— Учти просьбу земляка. Ленинградец не подведет.

— А ты думаешь, они подвели?

— Нет, конечно. Просто им не повезло. В первом же столкновении с Неведомым выбыло из строя три человека.

— Считаешь, что вам повезет?

— Полагаюсь на опыт предшественников. Кое-что мы уже знаем. Ошибок не повторим. К тому же мой экипаж свободен.

— А что стоит твой экипаж?

— Один Библ стоит десятка специалистов.

— Согласен.

— А Малыш? Ты же ходил с ним на «Альтоне». Самый молодой — Алик. Но молодость физика часто пик его таланта. А лазерный луч у него поет, как скрипка.

— Геолога у вас нет.

— Загадку планеты будут разгадывать не геологи, а психологи. И физики-пространственники. И специалисты по контактам.

— Ты думаешь, что они понадобятся?

— Убежден.

Теперь ему предстояло доказать свою убежденность. Он оборвал болтовню о Гедоне. Болтовня развинчивает, а сейчас надо собраться, а не расслабиться. Кто знает, что ждет их в ближайшие четверть часа? Кого они найдут на станции — живых или мертвых?

— Пошли на посадку, — сказал Алик.

Пять цветных солнц сдвинулись за границы иллюминатора, снова уступив место тусклому серебряному диску планеты. Щелкнув тумблером, Библ убрал пленку. Диск стал светлее и ярче. Уже отчетливо просматривалось темно-серое пятно единственного материка, похожего на перевернутую Африку, свободно плавающую в окружающем океане, как плот, по какому-то своему, незамеченному и невычисленному маршруту.

С приближением пятно темнело, размытая тушь сгущалась, и перевернутая Африка превращалась в черную крышку рояля. Ракета садилась, как рейсовый самолет, позволяя видеть и очерченные белым границы естественного космодрома, и вышку космической станции, тоненькой иглой воткнутую в черный оплавленный камень.

— А флаг спущен, — заметил Алик.

Флаг спускают, когда возникает опасность, — сигнал-предупреждение прибывающим космолетам. Может быть, радиация; может быть, эпидемия. И то и другое исключалось. Все трое об этом знали, и загадочность предстоящего смущала и настораживала. А когда ракета наконец приземлилась в километровом радиусе от массивного корпуса станции, безмолвие черной пустыни и совсем встревожило. Не поднялась ни одна пластмассовая шторка на окнах, не выбежал навстречу ни один человек.

— Что они там, вымерли, что ли? — спросил по-русски Малыш, двухметровый рыжеволосый гигант лет тридцати или чуточку больше.

Если определять на глазок, он походил на скандинава или ирландца, хотя родился и вырос в Ленинграде, как и командир корабля. Шестнадцать прожитых в космосе лет не согнули, а, казалось, распрямили его еще больше, расширив заодно плечи и грудь. Хотя алгол к концу двадцать первого века и был международным земным языком, дублирующим машинный, но Малыш, как и другие участники экспедиции, всем языкам на свете предпочитал язык своего детства. Первым воспротивился «алголизации» Библ, заставив Алика заучивать наизусть целые страницы из Пушкина и Маяковского. «Алгол, алгол, — ворчал он, — а Пушкин все-таки по-русски писал… «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид…» Продолжай!» И Алик с памятью вычислительной машины продолжал до любой требуемой строки. Но вкусы его не ограничивались рыцарской преданностью классике. Он с таким же увлечением цитировал в математике — Мерля, открывшего закон многофазности пространства, а в поэзии — Эйсмонта, гениально соединившего лирику и алгол.