Далия Трускиновская - Маршрут Оккама Страница 2

— На мельницу подался, — сказала одна убогая бабушка другой. — Не напрасно его мельник привечает, ох, не напрасно…

Она оказалась права.

Мельник, что держал водяную мельницу, жил на отшибе, если бы по прямой — то недалеко, но дорога делала петлю и потом вела лесом. Вот в лесу убогий философ и начал понемногу преображаться — снял с глаза повязку, с головы стянул несуразную шапчонку, то ли тулью от треуголки, то ли бренные останки дамской шляпы, а у самой запруды спустился к воде и вымыл лицо с руками. Теперь стало видно, что он лет тридцати с небольшим, плотно острижен, и стригся совсем недавно. Походка также была не та, что приличествует убогому — а упругая и чуть вразвалочку, как ходят сильные, крепконогие и привычные к дальним вылазкам мужики.

Этот человек умел ходить по лесу — услышав сорочий стрекот, замер, и все его крепкое, приземистое тело, даже не совершая заметных глазу движений, преобразилось. Он был готов даже не отразить нападение — а сам первым отправить напавшего на тот свет. Но лесная сторожиха не умела сказать человек ли движется едва заметной тропой, зверь ли, а, может, просто охота ей пришла поприветствовать другую сороку. Выждав несколько, убогий философ пошагал дальше и, обогнув запруду, оказался у хозяйственных строений при мельнице.

По летнему времени он в хоромах не нуждался, и место на сеновале его вполне устраивало. Повозившись там несколько, он вышел, уже без мешка, не в драном мундире, который был обновлен первым своим хозяином чуть ли не в Полтавской баталии, а в обычной холщевой рубахе, и отыскал старого мельника за сараем, где тот налаживал на козлах длинную доску, чтобы перепилить ее.

— Держи, дядя Михей, — сказал философ, протягивая денежки вместе с пятаком. — Видишь, не даром хлеб ем.

— Погонят тебя, верзилу здорового, однажды от той паперти в шею, пообещал мельник. — На-ка, потрудись.

До самого заката они возились по хозяйству. Потом разошлись — мельник спал на мельнице, философ — на сеновале.

Прежде, чем улечься, он выкопал из сена мешок и вытащил оттуда прямоугольный, замотанный в тряпье, сверток. Внутри был ящичек, черный, с тусклым блеском, а толщиной всего в вершок. Философ нажал пальцами незримую пуговку, крышка ящика сама отскочила. Затем от нее пошел голубоватый свет. Что-то над головой, надо полагать, на самой крыше тихо крякнуло — и тут же философ опустил крышку.

Словно бы убедившись, что с ящиком все в порядке и ущерба он не понес, философ опять обмотал его тряпьем, сунул в мешок, закопал в сено, сам улегся рядом и, повздыхав, погоревав о чем-то несбыточном, потосковав о далеком, понемногу заснул.

Но и во сне он помнил о том, что в изголовье, меж сложенных полотнищ старого холщевого полотенца, чуть сбоку от головы, лежит черный пистолет странной величины, а для знатока удивительный еще и тем, что вместо одного положенного этому оружию заряда имеет их целых восемь…

Глава первая

Все очень просто!

Рассказчик — Александр Савельевич Юст, из тех журналистов старой школы, кто смолоду был молод, но вовремя не созрел и опомнился только к шестидесяти двум годам.

Он среднего роста, одевается с тем презрением к элегантности, которым гордились еще шестидесятники, стрижется, кажется, сам, и поэтому не знает, что в его сильно поседевших волосах сзади уже завелась лысина. Он — живой памятник тем временам, когда как-то неловко было обращать внимание на внешность и кошелек молодого человека, и если девушке данный конкретный юноша нравился, она честно признавала, что у него красивые глаза. Вот как раз глаза у него все еще ярки и красивы.

Полагая, что вся жизнь впереди, он после развода валял дурака достаточно долго — пока не поглупели женщины и не перестали видеть в нем подходящего партнера для всяких проказ. Тогда он обиделся и решил вести замкнутый образ жизни. Женщин можно понять — с годами Юст обзавелся холостяцкими причудами, в частности — стал ездить на велосипеде куда надо и куда не надо. Он отказывается подстригать брови, почему его все чаще сравнивают с болонкой, он не хочет выбросить на помойку старую сумку, даже не из современного кожзаменителя, а из какого-то доисторического дерматина, и сам чинит ее навощенной ниткой и цыганской иглой, он помнит старые цены в кафе и ресторанах и тщетно ищет их в изменившемся мире… и так далее…

Память у него действует своеобразно: он из тех беспокойных репортеров, которые забирались леший знает куда и диктовали материалы по телефону, поэтому он наловчился запоминать всякие интересные подробности. Затем к памяти (по вине женщин, что ли?) добавился определенный цинизм, затем пришло желание зарабатывать деньги. К счастью, он нашел такую возможность и не брюзжит, как многие его ровесники, а сам делом занимается и еще кое-кому помогает.

— Это — диагноз! — воскликнул мой юный друг Витька Костомаров, тряся стопочкой истрепанных бумажек. — Круглым идиотом нужно быть, чтобы поверить хотя бы в одну сотую всей этой дряни!

Бумажки можно было условно разделить на две части. Первая — проект машины времени, честное слово! Вторая — переписка между несколькими государственными и иными инстанциями на эту тему. То есть — вместо того, чтобы раз и навсегда отклонить псевдонаучный бред, как сделал бы даже раздолбай Витька, будь он хотя бы премьер-министром, его рассматривают и ищут в нем рациональное зерно.

Я был тогда старше Витьки примерно втрое и навидался всяких безумных проектов. Поэтому я знал, что можно раздобыть деньги даже на вечный двигатель, если правильно взяться за дело.

— Слушай меня внимательно и учись, пока я жив. Все очень просто! Если ты являешься с идеей машины времени, скажем, в нашу городскую думу — какой результат?

— Правильный результат!

— Значит, выпрут. Если ты тащишься с этой же идеей к президенту?

— Выпрет!

— Нет. Потому что никто тебя к нему не пустит. Ты обратишься к нему в письменном виде и получишь такой же ответ, достаточно вежливый, кстати. Мол, идея замечательная, но трудноосуществимая, и нашей стране она не по карману. Или что-нибудь в том же духе. А теперь — ты обращаешься сразу к трем президентам! Ты предлагаешь совместный проект, честно предупреждаешь о стоимости, описываешь кучу пользы. И снабжаешь это дело приложением на тысяче листов со всякими формулами и рецензиями от докторов наук. Причем рецензии, естественно, относятся лишь к формулам! Дальше что?

— Вот что! — он шлепнул стопочкой ахинеи о стол.

— Правильно, мой мальчик. Из кучи государственных мужей наверняка несколько клюнут на слова «совместный проект». Тем более крутое название! Проект «Янус»! Они подумают — не иначе, уже есть какие-то договоренности с соседями, иначе этот нахал к нам бы не обратился. Дальше что?