Роман Ясюкевич - Глаз обезьяны Страница 2

Открывшийся под паркетом бетон, оказался вовсе не бетоном, а серой кисельной массой, в которую я тут же начал погружаться.

— Владик, ты меня слышишь? — Вопрос напомнил мне зов волка из «Ну, погоди!», и я хихикнул. — Ну ты и гад!

— Я же и еще и гад, — Я осознал себя лежащим на прокрустовой кушетке в Михином кабинете. — Мистер, отойдите. От вас плохо пахнет.

— Это «Кензо»! — оскорбился Миха, но послушно отступил на пару метров.

— Плохо значит — сильно. Из пригоршни поливался?

— Работает, — благоговейно прошептал Миха, — Влад, у тебя же хронический гайморит.

— Был, — ухмыльнулся я, усаживаясь. — Между прочим, с гайморитом лучше. Ты бы знал, какая отвратительная вонь в твоем кабинете…

— Сейчас форточку открою, — рванулся Миха.

— Погоди, я сам… Как непривычно. Со ступней словно срезали кожу, — охая и вздрагивая, будто по острым камням, а не по гладкому полу, недоверчиво косясь на паркетины, я подошел к окну.

— Русалочка, блин! — прокомментировал мои ужимки, немного оправившийся от испуга Миха.

За стеклом творилось нечто невообразимое. Даже не знаю, как описать. Ощущение такое, словно еще утром мое зрение было черно-белым, а сейчас его апгрейдили до цветного. Ужасно!

— Миха, а это пройдет? — спросил я, не в силах оторваться от разглядывания мира.

— Должно, — как-то неуверенно ответил доктор Швайбер и попросил, — Опиши впечатления, а?

— Описать?

— Только без мата.

— Тогда, слов нет. Сплошной садомазохизм. Как это объяснишь? — я прислушался к себе. — Ну, вот, например, я почему-то уверен, что стоит мне выйти на улицу, как я тут же найду ножик или кошелек.

— Какой ножик? — в голосе Михи отчетливо прозвучали профессиональные интонации.

— Обыкновенный, перочинный. Ты в детстве находил ножики?

— Ну-у, разумеется.

— А сейчас? Повзрослев?

Миха просиял:

— Ожидание чуда.

— Нет, — я скривился, — чудо — это другое. Скорее, радости… нет, даже не так… И это вовсе не ожидание. Это больше похоже на уверенность. То есть, я сейчас уверен, что в этот момент там, — я кивнул на окно, — по улицам ходят разные добрые и повсюду раскладывают перочинные ножики и кошельки специально для меня. Чтобы я их нашел, если вдруг захочется. Понятно?

— Смутно, — признался Миха.

— У-у! Или вот. Телефон. Он вдруг зазвонит и…

Телефон зазвонил.

— Швайбер, — деревянным голосом рявкнул в трубку Миха.

Я смотрел, как меняется выражение его лица, и мое сердце холодной льдинкой скользило к пяткам.

— Привет, Лена. Как неожиданно, что ты позвонила. Между прочим, знаешь, кто сейчас у меня сидит?..

Мои новые уши легко распознали фальш в его голосе, но сил на ироничную усмешку у меня не было. Ленка. Каре на фоне детсадовских косичек подруг. Небрежные «тройбаны» по литре и победы на математических олимпиадах. Вечерние прогулки «на пионерском расстоянии». Студенческие безбашенные вечеринки… свадьба… семья… развод… Господи, да таких историй миллионы! Сколько раз я выслушивал их от друзей-приятелей, прочитывал в книгах. Точно таких же, точно такими же словами, какими мог бы рассказать я. Тогда почему так больно? Это ведь прошлое. Прошлое. Дважды в одну реку и все такое…

— Дать ему трубку?

— Здравствуй… Нет, не простыл.

Предатель Швайбер скорчил озабоченную гримасу и сбежал из кабинета, а я остался разговаривать с моей единственной, самой и навсегда любимой Ленкой. И было такое чувство, что она рядом: наклони голову и коснешься губ. Но я сдерживался изо всех сил, специально подбирая банальные пустые слова. Ибо не знал: это я болтаю с Ленкой или та суперэмоциональная обезьяна — глазастая, ушастая и носастая — которую разбудил во мне Швайбер со своим тараканьим паркетом. Еще я боялся, что внезапно обретенная чувствительность так же внезапно пропадет. Швайбер предполагал, что эффект будет кратковременным, но насколько кратковременным? Однако и с Ленкой что-то такое происходило. Я почти не узнавал ее. А когда она вдруг пригласила меня в гости… Она же никогда не просила и не удерживала? Считала это унизительным для себя и для других.

— Когда?

— Да хоть сегодня.

Как я орал на Швайбера! Он, наверное, сто раз пожалел, что прочистил мои древнекитайские арыки.

— Случайный звонок, да? Вот такой совершенно случайный звонок и приглашение в гости, да? Я ведь теперь размороженный! А ты будешь сидеть за шторой и записывать наблюдения?

Миха непривычно спокойно переждал мои вопли, потом так же спокойно и неторопливо принес мне кроссовки.

— Побриться не забудь, — только и сказал он.

Дорогу до дома я проделал, как во сне. При этом видел и слышал все вокруг. Даже реагировал, улыбаясь ветру и жмурясь на солнце. Но все впечатления и ощущения тут же превращались в эмоции. Вполне самодостаточные эмоции. Не требовалось подстегивать их мыслями или словами. Подставлять костыли метафор и ассоциаций. Моя суперобезьяна весело и бездумно шагала по асфальту, изредка подглядывая за мной в замочную скважину: как там я? Не загнулся еще от рефлексий; от привычки долго рассматривать яблоко, прежде чем откусить; от страха? Да, обезьяна, я боюсь. Боюсь быть искренним, доверчивым, открытым. Беззащитным. У меня нет удивительной жизнестойкости детей. Любое падение мне грозит переломом, любая царапина — неважно, на теле или в душе — будет заживать годами, саднить и гноиться. В ответ обезьяна глупо скалилась, притворяясь глухой, и зыркала по сторонам, задирая взглядом юбки всем встречным женщинам.

Мое состояние пугало меня все больше и больше. В нем не было ничего от обещанного возвращения в детство. Яркость и непосредственность мировосприятия не уравновешивались тем, что называют простодушием, наивностью, невинностью, в конце концов. Другими словами, высокочастотная клизма имени Швайбера освободила не жизнерадостную мартышку, а нечто гориллоподобное.

— Другими словами, я не я, обезьяна не моя? Впрочем, ты прав. Одно дело, когда о голом короле кричит ребенок, и совсем иное, когда тридцатилетний жлоб, гордясь своей наблюдательностью, тычет в обнаженного пальцем, — обезьяна хохотнула.

— Ты это о чем?

— Не догадываешься? Запамятовал, что совсем недавно говорил своему лучшему другу? Могу процитировать… «А знаешь, Миха, почему ты не решился испытать установку на себе? Потому что в твоем случае это не имеет смысла. Есть такое слово — вуайеризм. Конечно, все мы немного, эти самые, но ты — нечто уникальное. То, что для других приправа, для тебя — основная пища. Тебе не обязательно самому зарабатывать деньги: тебе достаточно прочитать, как это делают другие. Тебе незачем влюбляться… Думаешь, я не замечал, какими глазами ты всегда смотрел на нас с Ленкой? А твое постоянное, назойливое миротворчество… сказать, почему ты так себя ведешь?..»