Константин Якименко - Самое дорогое Страница 2

— Думаешь, я тебя ненавижу? Нет. Ты идёшь к своей цели, несмотря ни на что. Поэтому я тебя уважаю. Чёрт тебя дери, я уважаю человека, который растоптал мою жизнь! А у меня больше нет цели. Поэтому я мертвец.

— А наш спор? Помнишь его?

— Это было очень давно.

— Давно — но на всю жизнь! Кто из нас в конце концов окажется на вершине, а кто скатится вниз.

— Вот я и скатился.

— Но ещё не всё потеряно! Тебя восстановят, и я отпущу Ин-Кинтар. И не стану следить по Системе, куда вы полетите.

Ин-Кинтар… я думал, что она похожа на тебя, но ошибся. В ней оказалось гораздо больше от меня. Того, каким я был много лет назад, когда мы с Хейном ещё называли друг друга товарищами. Я даже не предполагал, что с тех пор настолько изменился. Поэтому я никуда не полечу с ней.

— Зачем это тебе? Ты на вершине, вот и радуйся.

— Некоторые люди уникальны, Крам. Мы с тобой — именно такие.

— Все уникальны.

— Но не так, как мы. Посмотри на эти толпы: они созданы для того, чтобы подчиняться нам! Они обманывают сами себя — а думают, что совершают подвиги. Они обожают усложнять себе жизнь. Но мы — другие. Именно поэтому мы поспорили. Мы сражаемся и давим по пути тысячи мелких людишек. Так и должно быть. Сейчас ты проиграл, но ещё можешь отыграться.

— А если я не хочу отыгрываться? Если я не такой, как ты? Может, давным-давно… Но теперь я один из тех мелких людишек, которых ты раздавил.

— Почему, Крам? Вспомни: тот, кому нечего терять, может получить всё. А тебе больше нечего терять.

— Да, это так. Но я не хочу ничего получить. Вот в чём разница между нами.

Он долго молчит. Его глаза обращены на меня, но смотрит он внутрь себя. Он ищет решение — правитель почти всех обитаемых планет, одинокий и несчастный человек, который едва ли помнит, что такое любовь, а дружба всегда была для него одним из средств для достижения целей. Он ищет зацепки — хоть что-то, что могло бы вернуть мне интерес к жизни.

Напрасно ищет.

Когда я умер? В ту ли минуту, когда нашёл тебя лежащей на земле — будто ты просто прилегла отдохнуть, вот только окно на пятнадцатом этаже было распахнуто настежь? Или часом раньше, когда трубка моего лучемёта была в двух метрах от лица Хейна; он бесстрастным тоном убеждал меня не глупить, и я послушался его, не зная, что ты уже всё решила? Или днём раньше, когда я спешил домой, а в это время он входил в твою комнату, чтобы сделать с тобой то, что… Или — годом раньше, когда ты предложила мне бросить всё, лететь с тобой на родину и поселиться там навсегда, а я вспомнил наш с Хейном спор и ответил: нет?

— Я ведь могу сделать это и без твоего согласия, — говорит Кам-Хейнаки.

— Конечно. Но ты не сможешь заставить меня играть в твои игры.

— У меня в плену Ин-Кинтар.

— Она — не Иль-Аман.

— Но она твоя дочь! Для тебя это ничего не значит?

— Она — это я, Хейн.

В течение бесконечной минуты мы глядим друг на друга, и кажется, что уже не он, а я смотрю на него сверху вниз. И только когда на его лице появляется понимание, я позволяю себе прикрыть глаза.

— Ты ведь не сделаешь ей ничего плохого?

— Не сделаю, — отвечает Кам-Хейнаки, и я не сомневаюсь, что он говорит правду.

Потом он встаёт и медленно идёт к двери. Поворачивается, чтобы бросить на меня прощальный взгляд. Может быть, он ещё надеется, что я передумаю. Но моё зрение слишком ослабло, чтобы на таком расстоянии видеть его глаза.

Дверь захлопывается, и теперь я знаю, что сделал всё. Я призываю смерть — и слышу, как она идёт. Скоро моё сознание провалится в черную дыру, из которой нет возврата. Мягкий поток уносит меня, и я отдаюсь ему, чтобы уплыть из мира успокоенным.

Теперь я могу быть спокоен — в конце концов я всё-таки ему отомстил.