Александр Громов - Тысяча и один день Страница 20

– Включение. Все ресурсы. Вход в Сеть, – командую я компьютеру.

Его совершенно не волнуют различия в спектральных характеристиках моего голоса и голоса блондинки. На нем не стоит пароль. От кого в наше безопасное время беречься рядовому обывателю из настоящих людей?

В самом деле: от кого?

– А, деструктивный элемент!

Так старичок-привратник стал называть меня после того, как я с мальчишеской прямотой сболтнул ему, что собираюсь посвятить жизнь искоренению несправедливости по отношению к эксменам. Отговаривать меня от этого занятия он на первый случай не стал, но посмеялся вволю, обидев меня не на шутку. Кому приятно, когда над ним смеются? Особенно в пятнадцать лет. После этого я не появлялся у будки старого привратника целую неделю и намеревался вообще перестать ходить к нему – однако не выдержал. И все для того, чтобы старый привратник приветствовал меня бодрым восклицанием:

– А-а, деструктивный элемент!

Я запнулся на ходу. Еще секунда – повернулся бы и ушел, чтобы никогда больше не прийти. На сей раз бесповоротно.

– Обиделся? – поинтересовался старик. – Ну извини. Сам напросился. В террористы ему захотелось! Нет-нет, я в принципе не возражаю и даже не собираюсь тебя отговаривать, ты только растолкуй мне, глупому: зачем?

– Хотя бы для того, чтобы мною не командовали, – буркнул я.

– Отлично. Хочешь сам командовать другими?

Я решительно помотал головой. Ну нельзя же все понимать так неправильно!

– Другими – нет. Пусть другие сами собой командуют. Но только не мною. Собой я могу покомандовать и сам.

– А справишься? – прищурился он.

– Как-нибудь!

– Угу, угу... – Старик закивал. Он выглядел чем-то довольным. – Ты, стало быть, не тиран в душе, а просто стихийный анархист. Тем лучше. Я думал – клиника... В твоем возрасте экстремистские заскоки случаются со многими и, поверь мне, не всегда лечатся. Услышишь еще разговоры: хорошо бы, мол, перестрелять всех баб, кроме тех, что физически или психологически не способны к телепортации – их, между прочим, немало. Вот на них-то и отыграться, когда будут перестреляны активно противодействующие и придет звездный мужской час. Загнать их в черную кухню и глумиться в свое удовольствие, упиваясь властью ничтожных над ничтожнейшими. Ты ведь не этого хочешь?

Я снова помотал головой.

– От души желаю тебе никогда этого не захотеть, – сказал старик. – Иначе свихнешься. В большом мире есть такие... шакалы. Еще встретишься. Нападают скопом исподтишка, убивают, насилуют, если удается. И называют себя борцами за права мужчин. В большинстве – сектанты-изуверы, фанатики с горящими глазами. Некоторые из них даже не трусливы... просто глупы. За ними охотятся, как за зверьем, а настоящие подпольщики сторонятся их пуще чумы. Уж ты мне поверь. Я знаю. Ты хороший мальчик, Тимофей Гаев... Постарайся стать хорошим взрослым. Это не так просто, но, представь себе, вполне возможно...

Я стоял оглушенный. До этого дня старик при всей своей любви к поучениям не вел со мною таких бесед. Очень не сразу до меня дошло главное:

– Подпольщики?..

– Когда-то я был одним из них.

Старик церемонно привстал и сделал вид, что приподнимает несуществующую шляпу.

– Ярослав Вокульский, бывший функционер регионального подпольного центра.

Я сглотнул.

– А теперь?

– Теперь, как видишь, греюсь на солнышке и иногда ковыляю с палочкой ради разминки. Ногу мою видишь? Это лесоповал. Угодить туда в шестьдесят лет очень неприятно. Однажды не успел отскочить, ударило комлем. Оставили ногу при мне – и на том спасибо. Но срослась криво. Поначалу, как выгнали из лазарета, посадили на механизм – знаешь, ездит среди пней этакое фырчащее черт-те что с решетчатым барабаном, само сажает сосенки на свежей вырубке, – но я и тут не справился. Поэтому мне скостили срок и перевели в ограниченно годные без права работы в коллективах эксменов. Практический гуманизм, полностью тождественный целесообразности. Зачем держать в лагере безвредного калеку? Разумная власть не поощряет ненужное изуверство. С тех пор сижу здесь, воздухом дышу. Замечательно способствует приведению мыслей в порядок, между прочим. Всем советую.

– Ты... вы разочаровались в борьбе? – выдавил я. – Почему?

Старик беззвучно рассмеялся. По-видимому, он находился в превосходном расположении духа.

– Ты свое «выканье» брось, я тебе не леди-госпожа. Договорились? Ну вот и хорошо. Кстати, откуда у тебя фамилия Гаев? Это из Чехова?

– Чего-о?

– Лет триста назад жил такой русский писатель – Чехов. Антон Павлович. Тогда еще были в ходу отчества, поскольку почти каждый знал имя своего отца, не обязательно, впрочем, биологического... Так вот. Ты не задумывался, откуда у эксменов вообще фамилии?

Я кивнул. Задумывался, конечно. Хронический недостаток информации – лучший способ заставить мозги шевелиться... или усыпить их окончательно. Каждому – свое.

– Наверное, по отцу... биологическому?

Привратник фыркнул.

– Ты еще скажи – по матушке. Каждая порция замороженной спермы в Генетическом Банке снабжается подробным файлом с описанием фенотипа донора. Там все есть: рост, вес, пропорции, вся мыслимая антропометрия, цвет кожи, глаз и волос, предрасположенность к тем или иным болезням и аллергиям... Нет там только одного: фамилии донора. И незачем. Дочь оплодотворенной, выносившей плод и родившей женщины получает фамилию матери; сын – ту, которую ему дадут в яслях-интернате, куда матери сдают своих чад мужского пола, чтобы поскорее забыть о них. Имя – произвольно, с учетом лишь национальных традиций. Хотя кое-где это систематизировано: в один, скажем, год малышам даются имена на «а»: Антон, Андрей, Ашот, Абдурахман и так далее, на следующий год уже на «б»: Борис, Бонифаций, Брюс, затем на «в», а как алфавит закончится Яцеком – снова на «а». Очень удобно. Понятно, матчества эксменам не положены, не говоря уже об отчествах. Ну а фамилии – случайная компьютерная выборка из списка мужских литературных персонажей преимущественно дообновленческой эры. Отсюда всякие Елдырины, Свидригайловы и Налымовы. Например, мою фамилию носил один из героев Болеслава Пруса. Твою – чеховский персонаж, если я не ошибаюсь. Кажется, у него была нестандартная сексуальная ориентация – шкафы его возбуждали... Впрочем, не уверен, не помню. Книг нет... – Старик Вокульский вздохнул. – Единственное, о чем я иногда жалею после перемены своей судьбы, – негде раздобыть старых книг. Не современных же писательниц читать – они пишут не для нас. Когда-то у нас в подполье была неплохая библиотека... м-да... Электронная, конечно. Сам понимаешь, так легче было прятать.

Привратник мечтательно закатил глаза – кажется, предавался сладкой ностальгии.