Михаил Ахманов - Зов из бездны Страница 20

По губам Сергеева скользнула улыбка.

– Нет ничего проще: стань нашим сотрудником, пиши свою книгу и работай с записями, смотри на здоровье. Институт нуждается в пополнении. Нам нужны энергичные молодые люди с Земли.

Похоже, Мохан собирался отказаться, но вдруг челюсть его отвисла, а щеки вспыхнули румянцем. По тропинке между кустами роз шла Елизавета, и налетевший из ущелья ветерок развевал ее темные волосы. Шла, как танцевала; то же изящество движений, что у Пилар, то же чудное лицо, те же глаза, загадочные, словно бездонные озера.

Мохан судорожно вздохнул. Готов, подумалось Сергееву.

– Ну, что скажешь, друг мой?

– Остаться здесь? Почему бы и нет? Здравая мысль, хотя слегка неожиданная… – Он наклонился к Сергееву и прошептал: – Эта девушка – Елизавета? Ваша внучка? Амрита говорила мне, что…

– Не важно, что говорила Амрита. – Сергеев подтолкнул его вперед. – Не стой с раскрытым ртом, парень, сейчас я вас познакомлю. Скажи ей что‑нибудь умное, только не о Большой Вселенной, не об аналогах и других реальностях. Скажи, что тебе чего‑то не хватало для полного счастья, а теперь есть все.

Мохан шагнул навстречу девушке, что‑то произнес, и его шаг и слова повторились в мириадах вселенных.

Часть II

СТРАНСТВИЕ УН-АМУНА

Запись № 000001. Код «Египет. Ун-Амун»

Дата просмотра записи: 29 мая 2302 г.

Эксперт: Мохан Дхамендра Санджай Мадхури

В МОРЕ У БЕРЕГОВ СТРАНЫ СИН

Море ослепительно-синее, безбрежное и – хвала богам! – пустое, как циновка для трапез в хижине нищего немху. Ни торговых судов из страны Джахи, с Иси или Кефтиу, ни кораблей филистимских разбойников… Ровным счетом ничего, лишь синева да волны в кружеве пены, а над морским простором – небо цвета бирюзы. Оттуда, с небес, смотрит на меня Амон-Ра, владыка престола Обеих Земель, и взгляд его, озирающий море от края до края, полон тепла и благостного сияния. Если бы волны не качали корабль, то, закрыв глаза, я мог бы вообразить, что сижу у порога храма в Фивах, чувствую на лице ветерок с Реки, а морские шепоты – это шелест пальм над головой.

Воспоминания, воспоминания… Трудно сыну Та-Кем покинуть родную землю! Трудно, ибо она – жемчужина средь прочих земель и остается такой даже в годину бедствий.

Наше спокойное плавание радовало кормчего Мангабата. Мореходу для счастья нужно немногое: попутный ветер, чистый небосвод и море, свободное от разбойников. Еще, конечно, надежда на прибыль, ибо без этого никто не пускается в странствия. Торговцы большей частью нечестивы и жадны, они из тех людей, что вместе с медом и пчелу проглотят. Но занятие у них опасное, и потому каждый берет в море амулеты и своих богов, жертвует им вино и хлеб и надеется на их защиту.

Однако не в эти дни, когда пребывает на корабле великий и лучезарный Амон. Пусть это только небольшое изваяние, но в нем мощь божества моей земли, чья сила больше, чем у Баала, Дагона, Ашторет и прочих идолов, сколько их есть на всем побережье от Синайских гор до Библа. Мой великий бог ревнив, и я повелел корабелам бросить амулеты и своих идолов в Танисе и не молиться им, чтобы не решил Амон, будто мы не верим в его покровительство и силу. Люди Мангабата вряд ли подчинились бы мне, но владыка Несубанебджед прислал главу корабельщиков Руа, и тот вразумил непокорных. Было им сказано, что выпала мореходам честь идти в Библ под рукою Амона, по его божественной воле, и еще было сказано, что должны они слушать меня и покоряться всему, что я пожелаю. Хоть нагружен корабль финиками, маслом, вином и зерном, не только для торговли плывет он в города ханебу; главное – отвезти Ун-Амуна в Библ, к стопам его правителя.

Мангабат, живший в Танисе с юности, это уразумел, а прочие корабельщики вряд ли. Служат они владыке Несубанабджеду, торгуют от его имени, но сами не роме, а выходцы с севера, кто из Сидона, кто из Тира, кто из Библа или других городов, не столь известных и больших. В Та-Кем они вверяются Амону, а тут, у берегов Джахи, Баалу. Кажется им, что всякий бог властвует в своей земле, и не в силах они понять величие Амона-Ра. А потому смотрят на меня злобно, как стая гиен, – ведь я лишил их защиты Баала. Особенно злится Харух, начальник над гребцами; он даже пытался согнать меня в помоста, но Феспий его поколотил. Удивительно! Этот Харух мощный, крепкий, руки как бычьи ляжки, а мой охранник свалил его одним ударом! Теперь я знаю, что могу положиться на Феспия, грозного, как сама Сохмет. И все это знают, так что я сижу, ем и сплю на кормовом помосте, рядом с Мангабатом и двумя его рулевыми. А Харух, гнилой финик, только скалит зубы да отводит глаза.

Наш корабль – морское судно, какие делают жители Джахи. Корабль велик, от кормы до носа тридцать пять шагов, а поперек – восемь в самом широком месте. По бортам уложены весла, на высокой мачте – парус, привязанный к реям прочными веревками. Корма приподнята, нос высокий и загибается точно стебель лотоса. На корме и носу – помосты, средняя часть открыта, и там скамьи для гребцов. До половины борта уложен груз, корзины и мешки с зерном и вялеными финиками, а среди них – сорок высоких глиняных сосудов. В тех, что побольше, – масло отменного качества, выжатое из оливок; в тех, что поменьше, – вино. Не та кислятина, что пьют простолюдины, а драгоценное вино из Каэнкема, сладкое, как губы юной девушки. Вино, достойное князей! Князю оно и достанется – скорее всего, Закар-Баалу, правителю Библа.

Кормовой настил – место почетное, не для простых мореходов. Тут кормчий Мангабат, тут Элисар и Миркан, два его помощника-рулевых, и тут я, Ун-Амун, посланец его священства Херихора. У моих колен – Феспий и Брюхо. Феспий – охранник, коего дал мне владыка Несубанебджед, а Брюхо – просто Брюхо, мой раб из страны Куш. У него темная кожа, огромная пасть и отвислый живот, в котором за годы и годы исчезло целое озеро пива. Брюхо не очень молод и красив, но он еще шустрый и вполне годится, чтобы таскать наши пожитки.

Другие мореходы, числом десятка три, располагаются на мешках у мачты, на носовом помосте и под ним, кто где пожелает. Вид у них жуткий, пугающий. Благородные роме высоки и стройны, немху часто тощие, костлявые, но у тех и других на теле и лице нет волос. А эти северяне – совсем другие: коренастые, с ухватистыми длинными руками и ступнями, как гусиная лапа, только много больше. Носы у них, словно у коршунов, на лицах полно волос, плечи, руки и грудь тоже в шерсти, и подобны они не людям, а диким тварям из лесов, растущих в Пунте. Они уродливее, чем мой кушит, уродлив даже кормчий, который, проживши в Та-Кем изрядные годы, усвоил привычку подрезать усы и бороду.

Запах от них, будто от гниющих фиников, задохнуться можно, и спасает только ветер с моря. Одеяние – вонючее тряпье, обмотанное вокруг бедер, и даже Брюхо в моем старом полотняном переднике выглядит рядом с ними как фиванский щеголь. Уж на что грязны ливийцы, а эти еще грязнее и страшнее! Встреть я таких людей на берегах Реки, принял бы за разбойников и обошел за сто шагов. Но в Дельте, в отличие от Верхних Земель, к виду северян привыкли, и я замечал, что на улицах Таниса никто от них не сторонится.