Владимир Савченко - Час таланта Страница 20

И когда друзья попросили потратить и на них, грешных, свой голос, и он благо, оркестр и девица ушли на перерыв затянул ту же «Ох, да не шуми ты, мати зелена дубравушка», то получилось у Андрея Степановича громко, немузыкально, непристойно как у всех пьяных.

На следующее утро Дробот отправился на завод оформлять командировочное убытие и возле входа увидел Лицо. Хоть Федор Ефимович и не был искушен в изобразительном искусстве, но понял, что видит еще один всплеск таланта в городе, и что всплеск этот случился вчера. Он принялся расспрашивать о скульптуре, так добрался до замдиректора Гетьмана. Тот сообщил, что знал.

Странный народ эти художники, не приведи господь иметь с ними дело заключил он свой рассказ. Собирался сделать статую в полный рост, образцы показывал… а изваял вон что. И от договора отказался, от вознаграждения. Но, главное, хорошо сделал, девчатам нашим нравится… Гетьман задумчиво улыбнулся, но тут же нахмурился. Вот только как мне теперь этот договор закрыть, ума не приложу!

В отделе техконтроля только и было разговора об открытии, которое вчера сделал в ЦЗЛ инженер Передерий: яркое послесвечение газа в трубке после сильноточного разряда. Одни уверяли, что Передерий давно над этим работал, другие что ничего подобного, но ведь испытательную установку строил, его тогда еще током шибануло. Первые возражали, что все равно, видимо, работал потихоньку, такие вещи вдруг не делаются; им отвечали, что нет, делаются. Дробот отправился в лабораторию посмотреть.

Юрий Иванович в этот день занимался тем, что демонстрировал свой эффект. Приходили инженеры из цехов он демонстрировал. Наведалось лабораторное и заводское начальство он демонстрировал. Поначалу он боялся, что эффект не воспроизведется, но с каждой новой вспышкой, длительность которой зрители сами отсчитывали по часам и секундомерам, его все более наполняла уверенность. Из цеха принесли другие, уже специально изготовленные без люминофора трубки; и на них получалось. Уверенность Передерия в своем эффекте и себе все росла; она выражалась в небрежно-артистических жестах, и в снисходительном тоне объяснений, и в командных репликах Зосе.

Девушка взглядывала на него тепло и укоризненно. От этих взглядов инженеру становилось несколько не по себе. Но он уверил себя, что ничего такого у них вчера не было и далее не будет, у него, слава богу, жена есть, да и вообще, теперь не до того, и вел себя с лаборанткой подчеркнуто холодно.

Федор Ефимович пришел, когда Передерий был на самой вершине своей уверенности, упивался общим вниманием и значением содеянного. Эффект послесвечения впечатлил и Дробота: он понял, что и здесь информационное поле выдало всплеск. Но чем далее он наблюдал за автором эффекта, тем сильнее мрачнел. «И этот готов, закоррелировался успехом. Непреложные жесты, академические интонации… Ты думаешь, это ты сделал? Это с тобой сделалось. Нет, не то! Может, надо начинать с детей?»

Покончив с делами на заводе, Дробот поспешил на улицу Уютную по адресу, который дал ему Гетьман. Но застал в доме Кнышко только жену Тамару. Она, понятно, была не в настроении беседовать, да и знала только, что муж ее бросил и уехал неизвестно куда.

Под вечер Федор Ефимович покидал Таращанск, думая, что все уже позади. Но возмущенное им местное информполе выкинуло напоследок коленце, которое окончательно укрепило Дробота в мысли о неудаче.

В автобус, который вез его к вокзалу, вошел с передней площадки долговязый костистый дядя в засаленном плаще и с по-партизански перебинтованной лысиной. Федор Ефимович замечал этого забулдыгу и прежде: тот терся у ресторана, на базаре, на остановках автобусов, а однажды подошел и к нему, мямля жалкие слова. Но была в его сутулой фигуре и в тоскливых алкогольных глазах такая неуверенность, что вот ему следует просить, а другим ему подавать, что и Дробот, человек добрый, тоже ничего не дал.

Сейчас в нищем наблюдалась разительная перемена. Исчезла сутулость, красное пьяноватое лицо выражало нахальство, удачу и снисходительную любовь к человечеству.

Просить будет, опытно определил пассажир впереди Дробота. И куда это милиция смотрит! Здесь он нищий, а живет, поди, в особняке… тунеядец!

Дорогие граждане, дорогие братья и сестры! не замедлил подтвердить его гипотезу дядя. Он говорил звучным, хотя и надтреснутым голосом, который покрывал рокот мотора. К вам обращаюсь я, друзья мои! Прошу помочь, кто сколько может, бывшему душевнобольному, поскольку я на днях только выписался из психиатрический клиники имени академика Ивана Петровича Павлова, где содержался в буйном отделении…

Среди пассажиров произошло шевеление.

…и не имею в настоящий момент… Благодарю вас, дама! средств пропитания, а также, чтобы добраться домой. Премного обязан, сестричка! Спасибо, камрад!.. В родные пенаты, так сказать, к могилам праотцов… Данке шен! Спаси Христос, бабуся!..

Подаяния сыпались дождем. «Не иначе, как еще одна экспериментальная точка», смекнул Дробот.

Пассажир, заклеймивший тунеядство, крепился. Дядя склонился к нему, дохнул спиртово:

Не стесняйся, приятель, не сдерживай благих порывов души своей! Жену я убил. Кулаком. В невменяемом состоянии. Справка есть… Спасибо, дорогой коллега! Сдачи не надо? Мерси боку!

Когда нищий поравнялся с Федором Ефимовичем, тот дернул его за плащ, указал место рядом, приказал строго:

Сядьте!

Дядя сразу скис, произнес трусливым голосом:

Гражданин начальник, так я ж…

Я не гражданин начальник, не волнуйтесь. Дело вот в чем: идея, которую вы эксплуатируете, она… м-м… остроумна. Не могли бы вы вспомнить, когда она вас осенила? И в подкрепление вопроса Дробот вынул из кармана рубль.

Нищий опамятовал, в глазах снова возник нахальный блеск:

Всего рубль, дорогой коллега? Боюсь, один рубль не в состоянии пробудить мою память. Ах, три рубля!.. Ну, вчера, а что?

Точнее, время! рявкнул Федор Ефимович.

После обеда. Имею в виду обед других граждан, а не мой.

Ясно, Дробот отдал трешку. Будь здоров!

Нищий встал, выражая в трактирно-изысканных фразах искреннюю признательность. Но Дробот не слушал, в душе было холодное кипение. «Ай да я, ай да изобретатель-благодетель! Побирушку осчастливил, возбудил всплеск таланта в его проспиртованном мозгу. Сильный эффект, что и говорить!»

Никогда Федору Ефимовичу не приходилось переживать столь глубокого унижения.

…Когда поезд, набирая скорость, загромыхал по мосту через речку Нетечу, Дробот открыл окно купе, последний раз глянул на коррелятор, усмехнулся, вспомнив, как в давнем разговоре с милиционером удачно выдумал марку для прибора: «Все правильно КТ № 1, коррелятор тайный, вариант первый… и последний!» И швырнул прибор в сонную, подернутую ряской воду.