Сергей Синякин - Операция прикрытия Страница 20

Потом они разделись, и Бабуш снова заметил, как цепко и внимательно хозяин оглядел его тело. Что ж! Бабушу стесняться нечего было, два узловатых шрама — один в плече, другой на животе — показывали, что он тоже на фронте в адъютантах не проедался и штаны по канцеляриям не просиживал.

— Где это тебя так угораздило? — потеплевшим голосом поинтересовался Козинцев.

— В плечо — под Ростовом, — сказал Бабуш. — А живот — это уже в Польше, когда с эсэсовцами сцепились. Отчаянно дрались мужики, им отступать некуда было.

— Сердчишко у тебя как? — спросил Козинцев. — Выдержит? А то ведь я веничек размочил.

Бабуш промолчал.

Хозяин встал, ловко подхватил ведро единственной рукой, подтолкнул днище бедром и окатил ледяной водой камни. Пар поднялся такой, что Бабуш потерял его из виду и даже вздрогнул, когда неожиданно из белесого плотного тумана появилась худощавая фигурка хозяина.

Да, он и с одной рукой хлестал Бабуша так, что дух захватывало!

Поначалу Александр повизгивал, а потом уже и рычать перестал, расслабился, задыхаясь от беснующихся вокруг раскаленных воздушных струй, да рукой из ведра ледяную воду на голову плескал, чтобы уж совсем не сомлеть.

— Живой? — склонился к оперуполномоченному Козинцев.

Бабущ только промычал.

— Тогда вперед! — скомандовал Козинцев, и они с воплями выскочили из баньки, падая в белоснежный сугроб. А-ах, как это было невыносимо и прекрасно! А вокруг стояла особенная уральская тишина, которую хранили сосны и рябины, воздух был густым и прозрачным, он обжигал легкие, сушил кожу, и из-за этого от красных тел обоих валил пар.

— Ну, Иван Тимофеевич, — выдохнул с облаком пара Бабуш. — Теперь держись, я за тебя возьмусь! Как это нередко бывает, баня их сблизила, и в избу они вернулись распаренными и умиротворенными. Одеваться не стали, так и шли друг за другом по натоптанной в снегу тропочке в кальсонах и нательных рубахах, остальную одежду Бабуш нес в общей охапке.

В доме Козинцев засуетился, полез в подпол, и на столе появилось все великолепие природных даров — и моченая морошка, и соленые рыжики, издававшие резкий и аппетитный дух, а капуста у председателя поселкового Совета была заквашена с клюквой и оттого хрустела на зубах. Готовить хозяин ничего не стал, только разогрел в чугунке картофель, тушенный с зайчатиной, да порезал тонко коопторговскую полукопченую конскую колбасу и вопросительно глянул на Бабуша.

Тот только добродушно развел руками.

Что там и говорить, выпивка к такому великолепию сама просилась, тем более что порции в тарелки Козинцев накладывал как в колхозных столовых — глянешь на этакую гору и не поверишь, что способен это съесть. Но ведь запросто, если перед этим примешь жгучий стаканчик местной самогоночки, в приготовлении которой председатель, несмотря на свою однорукость, оказался великим специалистом — даже намека на сивуху не было у забористой спиртовой крепости жидкости, слегка подкрашенной дубовой корой и шелухой кедровых орешков.

За столом Бабуш и изложил председателю поселкового Совета цель своего визита.

— Теперь понимаю, почему тебя к нам под личиной журналиста отправили, — сказал Козинцев, ловко вылавливая ложкой соленый рыжик. — Так проще народ разговорить. Приехал бы ты в естественном обличье, да еще, не дай Бог, форму нацепил — кто бы с тобой разговаривать стал?

— Что, так не любят? — поинтересовался Бабуш. Зайчатина была отменной.

— Любят — не любят, — неохотно сказал председатель. — Недоверчиво народ к вашему брату относится. Раньше считалось, что вроде и ссылать местного некуда, куда уж дальше — вон он, Туруханский край, под боком. А теперь оказалось, что Колыма еще есть с Магаданом, совсем уж дикие края.

Сказал и замолчал, словно досадуя на свою внезапную откровенность. Даже лицом малость потемнел. Бабуш его понимал, председатель его видел впервые, кто знает, что за человек этот оперуполномоченный, как он на неосторожное слово отреагирует. А шрамы… Ну что шрамы? Всяко бывает в человеческой жизни, ранения — они тоже всего о человеке не скажут.

Помолчав, Козинцев ловко разлил по стаканам самогонку.

— Что тебе сказать? — дожал он плечами. — Не знаю, Александр Николаевич. За поселок я тебе сказать могу, тут у нас все спокойно, ничего необычного не наблюдалась, а если деревеньки какие, так у нас ведь край какой, бывает, письмоносцы газеты в деревню раз в месяц доставляют, иначе ведь и не пробьешься порой.

— Мне без тебя не обойтись, — сказал Бабуш. — Ты здесь местный, тебя каждая собака знает, я же сибиряков знаю, из них слова лишнего клещами не вытащишь. Помогай, Иван Тимофеевич. Мне здешние настроения без нужды, пусть об этом голова у других болит, мне бы свои вопросы решить, понимаешь?

Председатель поселкового Совета его понимал, очень хорошо понимал, как называется помощь оперуполномоченному из таких грозных органов. Не милиция, бандитов не ловит, у таких служивых задачи более деликатные поставлены к исполнению. Но и отказывать оперуполномоченному впрямую Козинцеву было не с руки. Чай, сам он был не лесник с кордона, представителем советской власти он был в поселке и его немалых окрестностях, значит, просто был обязан оказывать всяческое содействие, тем более что из области его о том специально предупреждали.

— Помогу, чем смогу, — неохотно сказал председатель. — Только безнадежное это дело, были бы какие слухи, я бы о них уже знал, А раз слухов никаких нет, то так оно все и есть. Вот когда я еще совсем мальцом был, случались чудеса. Однажды землетрясение даже случилось, а потом почитай месяц светлынь стояла такая, что за сто метров в самую полночь человека угадать, можно было. Сказывали, метеорит с неба где-то за хребтом упал. А с той поры больше ничего и не случалось. Так что напрасно тебя начальство в такую даль погнало.

Теперь уже пришел черед Александра Бабуша пожимать плечами.

— Может, оно и так, Иван Тимофеевич, только ведь сам знаешь, в нашем ведомстве с начальством не спорят и отданные им приказы не обсуждают. Тут ведь как в науке — отрицательный результат это тоже результат.

А потом, как водится, заговорили о войне, о товарищах, и разговор затянулся далеко за полночь, когда Козинцев и Бабуш уже стали называть друг друга без отчеств, просто по имени. Прошлое их сближало, да и возрастом они, как оказалось, не слишком разнились — тридцать шесть от сорока двух отнять, что там получится? А если военные годы один к трем пересчитать, то разница в годах становилась уже совершенно незначительной.

Ближе к полуночи, когда Козинцев принялся подкручивать что-то в черной круглой диафрагме радио, чтобы оно наутро их разбудило боем курантов и исполнением гимна, Александр Николаевич выскользнул на двор. Клюквенный морс давал о себе знать.