Юрий Медведев - Колесница времени (сборник) Страница 20

Далеко над морем вспыхнула и погасла, как перегоревшая лампа, молния. Мне почудилось, что она высветила в небе исполинских размеров лицо, чьи черты не раз я угадывал в тревожных снах. Я вгляделся в ночной простор — и вот в молнийном мгновенном высверке природа снова запечатлела в небе черты Снежнолицей. Мне не нужно было свидетелей. Достаточно, что Снежнолицую видел хотя бы Дракон с изуродованными телами маслин вместо гребня.

…Почему образ утраченной красавицы не давал мне покоя все эти годы, как будто не владыка крепости на изгибе реки, а я лишился ее живой колдовской притягательности? Дважды погибшая, разметенная селевым валом по урочищу Джейранов, валом, перемешавшим ее плоть с осколками горных пород, ракушками, ветвями барбариса, мертвыми змеями, божьими коровками, сурками, ящерицами, стрекозами, — почему она навязчиво оживала в моей памяти? Вернее, из хаоса воспоминаний не сама она оживала, а восставала ее красота. Ее мертвая красота…

Пусть так. Мертвая. Отчего же живая ее сестра, красота земная, та, что обступала меня, как светящиеся колонны берез в весеннем лесу, отчего, эта животворная красота как бы пятилась перед навязчивым видением Снежнолицей, плывущей в своей хрустальной ладье вниз по реке времен?

Что подразумевал гений, подверженный припадкам падучей болезни, когда прорицал: красота спасет мир.

Спасет, но как? Спасение предполагает действие, волю, противоборство воинству зла. Красота же изначально пассивна, смиренна. Она ждет поклонения, восторга, возвеличения, ждет, наконец, обладания ею, дабы повторить все в тех же прекрасных формах самое себя…

А если не в столь прекрасных? Почему так тревожат, оскорбляют видимые изъяны в совершенной красоте?

Допустим, Снежнолицая была бы горбуньей… Или колченогой карлицей. Или восьмипалои… Красивый ребенок, рожденный даже двухголовым монстром, воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как исправление природой собственной ошибки. Но Венера Милосская, родившая двухголового монстра! О нет, тут не утешишься, что, мол, живет и от красавицы урод, тут в другую вселенную улетает от дерева семечко, туда, в пугающую тьму…

Быть может, прекрасное — это зеркало, отражающее юность мира, радость осознавшей себя живой материи? А уродливое — предвестье распада, гниения, угасания жизненных сил, безобразия странницы с острой косой — смерти… Нет, тут какое-то противоречие непостижимое. У истоков златокудрой юности мира не было вообще красоты: кипящая лава, мертвый пепел, остывающие камни, чад и смрад. Красота, видимо, прибывала, нарастала вместе с ростом, совершенствованием живой природы, пока не расцвела в человеке…

Расцвела, но отчего мы ищем канон красоты в той же Древней Греции? Почему в поисках идеала прекрасного беспрестанно оглядываемся назад, допытываемся ответа у Рублева, Леонардо, Рафаэля. Так что есть Красота? И почему ее обожествляют люди?..

Я вернулся в номер, запер дверь на балкон, задернул зеленые занавески. Уснуть уже не удастся, это несомненно. Лучше всего, пожалуй, пойти побродить по берегу. Но внезапно вместе с мыслью о море мной овладела тревога: показалось, что в комнате я не один.

Я зажег верхний свет. Сходил в ванную. Открыл шкаф.

Заглянул под кровать. Под диван… Разумеется, никого.

Впрочем, немудрено и встревожиться: эпидемия, госпиталь в Солунто и госпиталь у отцов-бенедиктинцев, лицо Снежнолицей над морем, инопланетяне — на первый вечер в Палермо многовато…

Ладно. Пришельцы так пришельцы. Я включил настольную лампу и решительно придвинул к себе зеленую папку. Вырезки были заботливо разложены по датам. Первое сообщение гласило:

ЗАГАДОЧНЫЕ ПОДЖИГАТЕЛИ?

Луиджи Сатриано, владелец небольшой оливковой рощи в предместьях Агридженто, вчера пополудни позвонил к нам в редакцию и сообщил ошеломляющую новость. Он готов поклясться на Священном писании, что минувшей ночью видел над своей рощей «летающую тарелку». По его словам, «тарелка» вначале показалась со стороны залива, слабо мерцая в небе. Затем она зависла над рощей, осветила узким лучом света одну из олив, которая сразу же задымилась. Сатриано (он спал в саду) побежал в дом, разбудил жену и трех своих сыновей. На их глазах дерево вспыхнуло, после чего «тарелка», издававшая слабый шум, как от вентилятора, удалилась опять к заливу. Пламя удалось сбить струёй воды из шланга, но дерево оказалось загубленным.

Наш корреспондент немедленно выехал к месту происшествия. Действительно, одна олива в саду Сатриано обуглена. Никаких следов инопланетян не обнаружено.

Сатриано (он в твердой памяти и здравом уме) слово в слово повторил таинственные обстоятельства прошлой ночи. Полиция ведет расследование».

Дальше подобные истории посыпались, как лепестки с увядшей розы. «Тарелку» видели в нескольких местах, главным образом над глухими селеньями — и обязательно глубокой ночью. Чаще всего — четырежды — она появлялась над Сигоной — уже после, эвакуации жителей. Здесь она однажды подожгла миндальное дерево, вслед за тем преспокойно скрывшись. В обширной, полной противоречий статье престарелый профессор-микробиолог доказывал, что единственная причина странной эпидемии — безответственное поведение пришельцев из другого мира.

«То, что разбойничьи полеты неопознанного летающего объекта зафиксированы несколько позже вспышки безумия в Сигоне, — писал он, — еще ничего не доказывает. К тому же существует история, рассказанная доном Иллуминато Кеведо. Почему никто не хочет принимать его сообщение всерьез? Как бы не пришлось нам всем расплачиваться за подобную душевную глухоту».

Нашлась среди вырезок и история Кеведо. Действительно, дон Иллуминато, владелец фотоателье, поведал корреспонденту журнальчика «Ты и я» кое-что любопытное. Он, дон Иллуминато, ночевал у племянника в Сигоне за сутки до землетрясения и рано утром уехал в Палермо. Конечно, Святой Джузеппе мог на него и разгневаться, но ничего не попишешь: днем возвращалась на пароходе из Неаполя его, дона Иллуминато, жена. Уезжал он в полной растерянности. Еще бы: страдая бессонницей, глухой ночью он вышел в сад и здесь заприметил висящий в небе аппарат. Из него вылуплялись тускло светящиеся шары размером с футбольный мяч и, разносимые ветром, оседали на Сигону. Долго ли это длилось, он не помнит. В голове у него все спуталось, стали слышаться разноязыкие голоса, как будто в черепной коробке дона Иллуминато включился транзистор. Он не мог двинуться с места. Когда аппарат с хвостом шаров исчез, Кеведо на ватных ногах вернулся в дом. Будить он никого не стал, чтобы его не сочли за безумца.