Евгений Прошкин - Слой Страница 20

Зато сон, который так упорно навязывало подсознание, был действительно хорош. Косте снилась богато обставленная квартира и ее хозяин – добрый интеллигент. Хозяин пригласил его в кабинет, где они долго и приятно беседовали, а в конце он подарил Константину несколько сот рублей. Он дал бы еще, но больше у него не было. Костя поблагодарил и почему-то запихнул деньги в правый ботинок.

Подумав об этом, он ощутил легкое неудобство – именно в области стопы. Недоумевая, Константин облокотился о перильце, затем поджал правую ногу и пощупал обувь. Под пальцами хрустнули свернутые купюры.

Инвалид шумно проглотил сухой желток, отряхнул ладони и взялся за баян.

– Москва-а золотогла-авая!.. – затянул он, тоскливо кося глазом на четыре сотни.

Не соображая, что делает, Константин зажал в кулаке деньги и двинулся к старику.

– Убери, убери, сынок. С ума не сходи, – сказал инвалид, чудесным образом укладывая слова в ритм песни. – Думаешь, дед не видит, у кого шальные, а у кого трудовые?.. Арома-ат пи-ирожко-ов… Дед все понимает. Рупь-два милуешь, и спасибо. А нет – я не в обиде. Я ж понимаю…

Совсем смутившись, Костя быстро закивал и полез по карманам. Разыскав стопку каких-то монет, он бережно положил их в брезентовый чехол и, пробормотав что-то благодарственное, вприпрыжку сбежал к тормозящему поезду.

Деньги не исчезали и не жгли ладонь, они просто были, невесть откуда взявшиеся четыреста рублей. Четыре новеньких, незатертых сотенных – от щедрого человека из волшебного сна.

На Костю стали обращать внимание, и он, спрятав банкноты, ушел в другой конец вагона. Потеснив пацана в бейсболке, одетой задом наперед, он сел и прикрыл глаза. В голове все звучали «конфетки-бараночки» и душевный голос одноногого баяниста: «…у кого шальные, а у кого трудовые…». Константину было крайне важно разобраться, какие же у него. Шальных, то бишь сомнительного происхождения денег он иметь не мог – даже теоретически. Значит, честные, значит, заработал. Вот, Настя обрадуется! Где заработал-то?.. Настя будет довольна…

Он незаметно задремал, а когда, вздрогнув, открыл глаза, в окне мелькали незнакомые колонны.

– Какая сейчас? – Испуганно спросил он у женщины, сменившей подростка.

– «Сухаревская».

Константин обескураженно тряхнул головой и встал у дверей. Вестибюль унесся влево, и за пыльным стеклом заплясали бесконечные кабели. Через долгие две минуты из темноты вынырнула следующая станция. Константин прикинул, сколько придется ехать назад, и закручинился – приближался час «пик» с давкой, взаимными укорами и вечной московской бестолковщиной.

Едва створки раздвинулись, он бросился из вагона – напротив, быстро наполняясь пассажирами, стоял встречный состав. До середины платформы Костя добрался относительно легко, но в центре его остановили, затолкали и потащили в сторону. Он злился и проклинал, но бороться с толпой было бесполезно – его несло вдоль поезда, в котором уже прозвучало бесповоротное «двери закрываются».

Люди, вы стадо, с глухим раздражением подумал он. Вас бы на подводную лодку во время пожара.

Идея Косте настолько понравилась, что он на мгновение перестал сопротивляться и побрел вместе со всеми к эскалатору. Попадая в метро, он начинал искренне ненавидеть человечество, однако к столь радикальной идее пришел впервые. Да, на подлодку. И обязательно с пожаром – чтоб в суматохе друг друга передавили. Чтоб на дно – всем стадом.

Константин поразился, как это легко – желать чужой смерти. Он давно знал, что не любить для человека так же естественно, как и любить, но, воспитанный в духе гуманизма, старался держать подобные знания где-то глубоко, на нижних полках. Теперь же, взбесившись от коллективной тупости пассажиропотока, он дал волю самым черным фантазиям, вновь и вновь представляя себе людей, скачущих по тесным каютам. Войдя в азарт, он даже не заметил, как легко и правдоподобно его воображение рисует внутренности подводной лодки. Словно когда-то, давным-давно, а может, и в другой жизни, эти внутренности были для него домом.

Перебегая взглядом от одного пассажира к другому, Костя мысленно ставил их в различные затруднительные положения и так же мысленно улыбался… Пока не заметил в толпе новое лицо.

Это был он, его командир. Его родной сотник – человек, вытащивший Костю из дерьма, подаривший ему первый автомат и цель в жизни. Научивший презирать смерть. Убитый в уличном бою.

Если б Костя не видел этого сам, он бы, наверно, не поверил. За сотником ходила слава бессмертного, заговоренного против пули и ножа, и даже против насморка. Странно, но командир и впрямь никогда не болел. А три месяца назад… Или два?.. Проклятая память!..

Они сидели в БТРе, и их можно было достать только гранатой. Сотник вылез из люка. Его предупреждали насчет снайперов, но он их никогда не боялся. Высунулся почти по пояс и раздавал приказы – за броней шли два отделения. Ему было важно, чтобы сотня все сделала правильно и не подвела соседей. У него было развито чувство долга. И еще – нюх. Но иногда нюх отказывал… Костя не сразу сообразил, что вспышка за смотровым окном – это взрыв. Он принял ее за что-то другое, хотя ничего другого на Кузнецком быть не могло. Просто разум не мог смириться… Он еще спросил у сотника, откуда фейерверк, и, когда тот не ответил, потрепал его за брючину. А сотник сполз в кабину. Он был мертв – уже секунд десять, но почему-то продолжал стоять. И у него не было лица. Совсем не было.

– Петр! – Позвал Костя.

На него посмотрело сразу несколько человек, но сотника среди них не оказалось.

Померещилось?

– Петр!! – Крикнул он.

Люди шарахнулись в стороны, кто-то принялся язвительно шутить, но Косте было не до условностей. Он отчаянно рвался туда, где только что стоял сотник, или кто-то, чертовски на него похожий. В этом вряд ли был какой-то смысл, ведь он сам все видел – тогда, на Кузнецком, но надежда на чудо, скверная черта русского характера, заставляла его пробиваться сквозь потную гущу дальше, к переходу на кольцевую. Чем энергичней он работал локтями, тем скорей ему уступали дорогу, а всякие красноречивые покашливания его не волновали. Он был один – в целом мире, и он готов был с этим миром сразиться, лишь бы догнать своего сотника.

– Петр!! Ты где?! – Исступленно заорал Костя.

Теперь обернулись все, и он, пользуясь возникшим оцепенением, бешено завертел головой. Взгляд на миг выхватил из толпы знакомый профиль: покатый лоб, убегающие на затылок волосы, нос картошкой, круглый старушечий подбородок – все рубленое, контрастное, как на черно-белом снимке. Нет, это не Петр. Конечно, не он, это чья-то чужая морда, но почему она его так зацепила?