Владислав Романов - Дождь Страница 20

Дождь быстро разбил тромбик, образовавшийся в одном из сосудов, бегущих к сердцу, и все обошлось без разрывов. Лев Игнатьич даже поднялся и сел.

- Что это было? - спросил он.

- Да так, - Дождь улыбнулся, и десятки морщинок разбежались по лицу. Пустяки! Я вас как-нибудь почищу.

- Чем это? - не понял Шилов.

- Щеткой! Как трубочисты чистят трубы, так и я...

- Спасибо. Я - Лев Игнатьич! - Шилов подал руку.

- Дождь...

- Интересное имя... А как вы зашли?..

- Через балкон, - объяснил Дождь.

- А-а-а... - плохо понимая, кивнул Шилов. - Это у меня, наверное, от перевозбуждения... Давайте я вам что-нибудь подарю, а? - Он оглянулся в поисках подарка, увидел статуэтку чугунного литья, еще того, старинного, и обрадовался. - Вот, это хорошая вещь, каслинское литье, редкая штука, возьмите.

Шилов схватил статуэтку и протянул Дождю.

- От чистого сердца!.. Вы меня спасли, я не могу!.. - Шилов улыбнулся.

Из чугуна был отлит старик с веслом в лодке. Он замахнулся, чтобы сделать гребок, и застыл... Дождь молча смотрел на старика, не в силах шевельнуться. Точно холодок пробежал по спине.

- Что с вами? - удивился Шилов.

- Не дарите никому эту вещь, - грустно сказал Дождь. - Хорошо?

- Не понял... - У Шилова даже рот открылся от изумления. - Это же Касли!..

- Можно, я спущусь по лестнице, а то что-то знобит...

- Да-да, конечно!.. - Шилов проводил гостя, захлопнул дверь и долго, не понимая ничего, смотрел на старика с веслом.

Почти в то же время, когда стало плохо Шилову, Петр Иваныч входил в просторный кабинет первого зама начальника управления Сергея Прокофьевича.

Будучи человеком весьма осторожным, Черных посоветовался относительно Неверующего со своим начальником. Рассказав про телефонный звонок, он сообщил, что факт письма в горком не подтвердился и, скорее всего, это злой недоброжелатель из тех, кого прижимает главбух. Начальник управления выслушал и спросил:

- Ну, а... отношения-то сами есть?

- Отношения есть, - улыбнулся Черных. - Весь пищекомбинат говорит!

Начальник покачал головой.

- И жена есть?

- И жена, и дочь...

- Ну, так чего еще ждать? Когда действительно она письмо напишет и на нас всех собак спустят?! Действуйте!..

И вот Неверующий сидел в кабинете Черных. Сергей Прокофьич был человек мягкий, округлый, и все в его лице и манерах говорило об этой мягкости и округлости. Поэтому и разговор поначалу зашел о планах, трудностях, сверхнормативных запасах, - словом, о вещах производственных и обычных. Наконец Черных спросил:

- А как дома, все в порядке?

- В порядке, - улыбнулся Неверующий. - Дочь замуж собралась! Восемнадцати нет, а хочу, и все! А он парень вроде неплохой. Историю знает как пять своих пальцев! Особенно старинные времена. Воспитывался в те годы...

- Кто воспитывался? - не понял Черных.

- Да он, жених-то... Дождем зовут!..

У Сергея Прокофьича удивленно изогнулись бровки.

- Извините, не понял, в какие времена он воспитывался?

- В давние, в Италии. Был такой правитель во Флоренции - Козимо Медичи, а потом внук его Лоренцо, по прозвищу Великолепный. Ну вот, они дружили все...

- И сколько же ему лет?

- Ну, и выходит, что пятьсот! - Петр Иваныч рассмеялся, покрутил головой. - Забавники! И она туда же! Я, говорит, родилась в Венеции.

- Кто? - не понял Черных.

- Ну, дочь-то! И доказывают, черти! Она вот говорит:

ей снится Венеция, будто идет по площади Святого Марка, заворачивает за Старые Прокурации, а там ямочка такая в ступеньке - и точно! И Мост Вздохов, и все, все сходится! А здесь, в городе, однажды заблудилась! Может, действительно мы жили когда-то еще?.. Кто знает!.. Мне тоже иногда снится совершенно незнакомая обстановка:

и город, и дома. Захожу в дом и знаю: здесь лестница наверх, поднимаюсь, открываю дверь и могу с завязанными глазами взять любой предмет. Откуда такая память, а?.. Вот и Надежде часто такое снится! Видимо, что-то в этом есть!..

- Какой Надежде? - не понял Черных.

- Да Боборыкиной, моей подчиненной. Влюбился я тут на старости лет, Неверующий улыбнулся.

- Не понял, - нахмурился Черных.

- Влюбился, говорю, чего тут не понять! За этим ведь и вызвали, наверное?..

Сергей Прокофьевич помолчал, потом, не зная, как лучше ответить, сказал:

- Ну, не столько за этим, но и за этим отчасти. Вы же руководитель и сами понимаете...

- Она уже заявление подала, уходит, работу я ей подыскал. Это, конечно, не дело, чтоб такое в одном коллективе. Я понимаю. Так что не волнуйтесь.

- Я не волнуюсь, Петр Иваныч, просто по-дружески хотел вам сказать, что поздно нам менять что-то в своей жизни! Годы не те.

- Ну, годы ни при чем, - возразил Неверующий. - Жизнь в любом возрасте есть жизнь! Такая, что чувствуешь себя мальчишкой перед ней! А вы: поздно! Нет, Сергей Прокофьевич, нико-гда! Да и вам не советую. Оглянитесь вокруг! Кроме этого кабинета есть еще масса удивительных вещей. Как говорил Маяковский: ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь! Так?

- Так! - неожиданно для себя согласился Черных и вспотел.

- Ладно, пойду я! - Неверующий поднялся. - Работать надо! Вы не волнуйтесь, сверхнормативные сократим! - пообещал он и вышел.

"А я ведь его не отпускал, - подумал Черных. - И сказать ничего не успел... А что я мог сказать? Да и нужно ли?.. Неужели я кажусь мертвым?" Он вдруг вспомнил эту строчку о мертвечине и внутренне содрогнулся. Ему показалось, что он не только никого не любит, но и не в состоянии любить. Жена, дочь, сын - он был нужен им в качестве сумы. Дать денег, достать дефицит, протолкнуть, поднажать, попросить. И Сергей Прокофьич делал, что мог. Когда он что-то не мог, то и у жены, у детей интерес к нему пропадал...

Вошла секретарша Полина Матвеевна. Ей было за тридцать, она успела развестись с мужем и воспитывала сына двенадцати лет. Это он знал. Но ему никогда не приходило в голову ни поухаживать за ней, ни спросить о сыне. Для него она была человеком, приносящим бумаги и уносящим их. И все.

- Как сын, Полина Матвеевна? - спросил Черных.

- Что? - вздрогнула она.

- Сын как учится? - Черных улыбнулся. Секретарша долго не знала, что ответить, потом, вдруг покраснев, пробормотала:

- От рук совсем отбился, Сергей Прокофьич, на тройки съехал...

- Это плохо, - сказал Черных.

- Да, - закивала она и перед тем, как уйти, неожиданно взглянула на него по-новому, будто с удивлением, что ли, а может быть, с надеждой...

Чугунов гонял по переулку на красной "Яве", и Баратынский в который раз с раздражением высовывался из окна: его этот рев нервировал.

Алгебру Чугунов неожиданно сдал на четверку. И то натянули, ибо отвечал он плохо, и математичка Елизавета голосила по этому поводу весь день в учительской. Литераторша Вера Васильевна молчала. Она знала, в чем дело, - в разрыве с Леной, это ясно, и ее решении выйти замуж за какого-то заезжего артиста филармонии. "Боже, эти Курагины просто заполнили мир! - думала Вера Васильевна. - А Чугунов - такая ранимая натура. И так все переживает!.."