Алексей Ланкин - Лопатка Страница 20

И этот же Алданов потом Степана в тюрьму упёк, а после освобождения как встретил в Москве - так и поторопился опять упрятать на Лопатку. Лопатка! Век бы Галине Петровне этого слова не слышать. Сказала бы она хоть в этот раз: не езди, открой глаза! Да прошла та пора, когда она говорила, а он слушал.

Одно то было неладно с самого их приезда на Дальний Восток, что перестали они жить семейным домом. Степану удалось получить квартиру во Владивостоке сначала две комнаты, потом, когда маму Галины из Днепропетровска выписали, и все четыре. Без мужа ни к чему были Галине эти комнаты. За Степаном она готова была ехать хоть в Сопковое, хоть на саму ту Лопатку - да он всегда мастер был уговаривать. Уговорил и тут. И детям, дескать, хорошие школы нужны будут, и врачей там нет, и вообще что за жизнь в глуши. А зачем были детям эти школы, если всё равно без отца они чёрт-те кем выросли?

И уж не случалось у них прежних задушевных разговоров, даже когда Степан наезжал во Владивосток. Вместо разговоров, стоило им остаться вдвоём, он сразу начинал лапать и тащил в постель. Он в те годы стал совсем бешеный на это дело, будто чего надышался у себя на Лопатке. Готов был в любое время и без передышки, как не бывало у них даже в первые месяцы. Озверел ты на своём острове, - говорила ему Галина, а он только смеялся и снова лез. Даже лицом стал тогда Степан походить на дикого кабана.

Но и та пора не была худшей. Галина снова стала работать. Степан приезжал всё-таки нередко, и дети его приезду радовались пуще, чем Новому году. Галина знала, что у мужа случаются на стороне другие бабы, но и с этим как-то мирилась. Зверю зверское и требуется.

Хотя нет. Самую первую любовницу Степана она ему ни простить, ни забыть не могла. Была у него секретарша на Лопатке, звали Изабеллой. Это ж надо русской бабе и с таким имечком! Видела её Галина раз или два. Ростом, когда на каблуках, выше самого Степана, задница широченная, волосища белые до плеч.

Всё знала, но слова не сказала Степану. Ночами спать не могла, всё представляла, как он тискает свою корову. Больше всего её злило, что сама-то она не в пример лучше. Уж у неё, у Галины, в те времена фигура была - мужики на улицах оглядывались. И лицом хороша, и одеться умела как никакая другая. Чего ему, кабану похотливому, дома не хватало?

Уже недалека была Галина от того, чтобы приехать на Лопатку и пристрелить их там обоих - или похватать детей и уйти с ними куда глаза глядят. Но тут случился брат Степана, Фёдор. Приехав из Барнаула, остановился на первое время у неё: осмотрюсь, мол, да работу приищу. Надоело, мол, в ментах ходить, охота за баранку подержаться.

В первый вечер, как водится, она его и жарким угостила, и поллитровочку выставила. Выпила и сама, благо дети не могли видеть - как раз были у родителей Степана на каникулах. Фёдор слушать хорошо умел... Она ему в сердцах рассказала и про Степана, и про Изабеллу, и про злые свои переживания. И сама же уложила его с собой спать. Впрочем, поспать им в ту ночь не удалось.

Ровно три раза приняла она Фёдора - и на сердце каждый раз вроде бы легчало. Потом выставила его за дверь: иди в общежитие, останешься тут жить - что люди подумают? Он как раз успел в автопредприятие устроиться. Потом ещё пару раз подкатывался, но она с ним строгий тон взяла, чтоб и думать забыл. Он понял и отстал, но за те три ночи Галина навсегда осталась ему благодарна. Степан потом приезжал, носом вертел, глазами рыскал, но так ни до чего и не доискался.

Секретарша вскоре после того померла, да померла нехорошо - проломили ей голову. Ходили слухи, что Степан замешан, но Галина его ни о чём не расспрашивала, а он, понятное дело, не рассказывал. Признаться, Галина тогда помолилась Богу с признательностью: послал собаке собачью смерть. Может, за ту злорадную молитву и привелось ей потом столько горя хлебнуть: Бог-то выско, да видит далёко. Но уж ни на Лопатку, ни в Сопковое Галина Петровна с той поры ни ногой. И детей не пускала.

А там и вовсе колесом пошло. Степан хлопотал, чтобы и её, и детей в Москву перевезти: пора думать о том, чтобы Серёгу и Светку учить дальше, а лучше Московского университета во всей стране не найдёшь. Алданов, кажется, ему с квартирой помогал. Опять этот Алданов! Галине Петровне к тому времени было уже всё равно, но не верила она в этот переезд. Сердце чуяло: не бывать. Так и вышло.

Девять лет писала она письма Степану сначала в Советскую Гавань, потом в Иркутск, а вернулся он, и не стало понятно: зачем писала, зачем ждала? Уж не мечтала о возврате южноказахстанских времён - но вышло так, что и те тринадцать лет, что Степан директорствовал на фабрике, не вернуть и не прожить заново.

Муж, едва успев освободиться, снова уехал на Лопатку: будь она неладна, прклятое место! За четыре года, что Степан там провёл после тюрьмы, он к Галине Петровне много если четыре раза показался. И всякий раз они между собой только молчали, да не по-хорошему, а с озлоблением. А когда начинали говорить, сразу скатывались на ссору. Галина Петровна однажды крикнула ему, не помня себя: За что мне жизнь искалечил, боров?! Катись с глаз моих к своей сучке - она тебя на том свете заждалась.

Степан Ильич ничего не ответил и руку для удара не занёс - но посмотрел так, что лучше бы ударил. Ни на кабана, ни на борова он, иссушённый болезнями, давно не был похож - но во взгляде его тогда вспыхнула ненависть не людская, а звериная. Уехал не попрощавшись, и это был его последний приезд во Владивосток. С тех пор, скоро год будет, он всего несколько раз позвонил по телефону - да вот сегодня ещё раз.

Галина Петровна опять ворочалась без сна под одеялом, выходила на кухню попить отврной воды. Смотрела на часы: Сергея всё нет, с кем-то он пьянствует? И никак не шёл из головы Степанов рассказ про мёртвого старателя, что шатается по Лопатке. К добру такое не будет.

Глава восьмая.

Весёлый день

В тот хмурый понедельник, когда Галине Петровне Сегединой во Владивостоке после бессонной ночи и двух сердечных приступов казалось легче умереть, чем встать на работу, Рита, вспорхнув с постели, сразу радостно засуетилась. Дел с утра было, как всегда - только успевай поворачиваться, но сегодня все они шли в руки легко.

Нужно было, во-первых, вскипятить на примусе воду для мытья головы. Свет пока был, но греть большую кастрюлю на бензине выходило быстрее и дешевле.

Когда волосы были тщательно промыты, высушены над тем же примусом и расчёсаны - слава Богу, сделала недавно стрижку, теперь возни меньше, хотя и жалко прежней шикарной гривы - подоспело время будить дочь и готовить ей завтрак. Татьянка по утрам встаёт осоловевшая, надо ей и зубную щётку в руку сунуть, и кашку сварить. Совсем ребёнок! - а ведь тринадцать лет скоро. Рита в её годы уже на мальчиков заглядывалась.