Александр Громов - Запруда из песка Страница 21

Мне они мешали, но обе были в своем праве, особенно малышка. Я решил, что давить на мамашу, чтобы утихомирила дочь, было бы слишком жестоко. В этом или следующем сентябре девчушка узнает, что такое начальная школа и дисциплина, все более жесткая год от года, сдавливающая, как испанский сапожок. Пусть резвится третьеранговая, немного осталось.

Расположив на откидной полочке комп, я углубился в работу и очень скоро перестал слышать все посторонние звуки – стюардессе пришлось даже потрясти меня за плечо, чтобы спросить, пищу какой кухни я предпочитаю в полете – европейской, индийской, японской или, может быть, мексиканской? Отрывисто поблагодарив, я ограничился стаканом дынного сока. Задача манила. Может быть, она и не имела прямого отношения к той задаче, что поставил генерал Марченко, – все равно я был намерен решить ее. А если окажется, что ее уже кто-то решил до меня и что я увлеченно изобретаю велосипед, – не страшно. Я-то знаю, что новоизобретенные велосипеды иногда бегают ничего себе.

Итак. Большинство астероидов чужие насылают на нас изнутри земной орбиты. Эти астероиды довольно точно «калиброваны», среди них нет ни стометровых, ни километровых. В Главном поясе тел трехсот-четырехсотметрового размера сколько угодно, но внутри орбиты Земли довольно мало, причем бо́льшая их часть была открыта еще в доэкипажные времена. Что из этого следует?

А вот что: чтобы обстреливать Землю преимущественно со стороны Солнца, чужие должны заранее оттранспортировать некоторый запас подходящих астероидов на подходящие орбиты. Вопрос: наблюдали ли мы такую транспортировку?

Ответ однозначен: нет.

А могли ли наблюдать в принципе?

Чисто математически задачка была простейшей, но мне пришлось изрядно повозиться со сбором данных для расчета. Ответ обескуражил: вероятность того, что астрономы заметили бы транспортировку хотя бы одного астероида внутрь орбиты Земли в наименее благоприятном для нас случае, превышала восемьдесят пять процентов. Реально же она наверняка была еще больше.

Интересное кино! Чисто статистически мы должны были уже не раз наблюдать астероидную транспортировку, но не наблюдали. Случайность? Не очень-то я верю в такие случайности… Даже если предположить, что чужие нарочно припудривают астероиды угольной пылью перед транспортировкой, это не сильно меняет дело – космическая группировка инфракрасных телескопов тоже довольно внушительна.

Время летело незаметно. Один раз мне пришлось встать, чтобы выпустить ребенка с мамашей сходить пи-пи, и еще раз меня потревожила стюардесса, мягко попросив пристегнуться перед приземлением.

– Что? Уже?

– Снижаемся. – Она мило улыбнулась.

Как по команде, самолет начало слегка потряхивать, а в ушах у меня заложило. Ну, приехали… Я велел Планше выключить комп, пристегнулся и огляделся. Справа в иллюминаторе висел облачный кисель, а слева через проход сидел какой-то тип невзрачной внешности и с интересом меня разглядывал.

– Работаете? – Он закивал, выражая целую гамму чувств: и всяческое одобрение моему трудолюбию, и легкое сочувствие. Хотя это я мог бы посочувствовать тем, кто даром потерял четыре часа.

– Уже нет, – сказал я, игнорируя некоторую бесцеремонность вопрошавшего.

– В Тверь летите?

Странный вопрос. Рейс вроде не на Калькутту.

– А вы нет?

– В Берлин, а оттуда в Потсдам и Фрайбург, – жизнерадостно сообщил мой попутчик. – Если там не повезет, тогда в Дюссельдорф и далее в Вессель, но это уж совсем наудачу, шансов там почти нет. В Твери у меня пересадка. Час жду – и в Европейский отсек!

Он так и подсигивал в кресле – видно было, что ему не терпится поскорее оказаться в упомянутом отсеке. А что он в Весселе забыл? Кто таков? Турист-отпускник? Не похож на праздного ротозея. Вон глаза-то как горят – небось фанатик какого-нибудь дела.

Я таких уважаю, пока они меня не трогают. В некотором роде я и сам такой. Если бы не прозвучало «Вессель», я бы ограничился пожеланием ему счастливого пути и всяческих удач.

– Дела? – спросил я.

– Научная командировка. Хм… за свой счет. Я историк.

Тогда понятно.

– Хочу найти в архивах Потсдама или Фрайбурга хоть какое-нибудь упоминание о службе Ломоносова в прусских войсках, – скромно потупив глаза, признался мой попутчик.

Так.

Жизнь горазда на выдумки – иной раз ударит пыльным мешком по голове тогда, когда не ждешь. Как будто специально выбирает такие моменты.

Были эпизоды той моей жизни, при воспоминании о которых меня до сих пор охватывает ярость. Прусская муштра – один из них. Ох, с каким удовольствием я встретился бы в тихом месте с тем вахмистром, что лупил меня палкой! Пусть даже он был бы с палкой, а я без – это ему не помогло бы. Просто жаль, что тот пруссак давно помер.

– А при чем тут Фрайбург? – спросил я. – Насколько мне известно, Ломоносов служил в крепости Вессель, откуда и сбежал.

– О! – просиял мой попутчик. – Вы историк?

– Ну что вы. Просто любитель-дилетант. Так при чем тут Фрайбург?

– Ну как же! – Он даже руками всплеснул. – Германские армейские архивы! Они там. В основном, правда, по двадцатому веку и по нашему, но и по более ранним временам кое-что есть. А военно-исторический архив – в Потсдаме. Очень и очень многое до сих пор не оцифровано, так что придется копаться в бумагах самому. Вы представляете – найти имя Ломоносова в какой-нибудь пыльной ведомости на выдачу казенных сапог!

– Ну и зачем это надо? – спросил я, переждав приступ его восторга и пожав плечами. – Допустим, найдете. Хотя вряд ли. Долго ли пробыл Ломоносов в прусских рейтарах? Да и кто он такой для пруссаков – Мольтке или Гнейзенау, что ли? Кому интересны его сапоги?

– Я не верю, что найду что-нибудь. – Он подмигнул. – Но я буду искать со всей тщательностью. Все архивы перерою. И вот когда ничего не найду, поставлю вопрос: а служил ли Ломоносов на самом деле в прусской армии?

– То есть как так? – У меня едва челюсть не отпала. – А что вы скажете насчет «Академической биографии» Веревкина?

– Составленной на основе ломоносовских слов, не так ли? – Он еще раз подмигнул мне с самым заговорщицким видом. – Кто и где зафиксировал факт взятия Ломоносова на прусскую службу? Кто видел, как он бежал из Весселя? Подробности бегства чересчур уж живописны, хоть роман пиши. Но где официальные документы? Где хотя бы свидетельства очевидцев? Историк должен опираться на независимые источники, а они в данном случае отсутствуют. Убежден: эпизод с прусской солдатчиной – выдумка самого Ломоносова. Я разрушу этот миф.

– Зачем? – заморгал я.

– Истины ради.

Немногим удавалось меня ошарашить. Этому – удалось. Я смотрел на него в великом изумлении. Фанатики существовали всегда, и многие из них страдали словесным недержанием. Пожалуй, этакий мифоборец и впрямь был способен перерыть всю немецкую военную писанину, накопившуюся со времен Альбрехта Медведя и Барбароссы, чтобы, не найдя ничего, радостно возопить: «Ну вот, что я вам говорил!» Старатель выискивает в породе крупицы золота и радуется, когда найдет, – а этот мечтает перелопатить великую гору породы и не найти ни одной крупицы. Бывают же такие особи!

– Только вы – тс-с, ладно? – Он приложил палец к губам. – Это пока секрет.

– Пожалуйста, пожалуйста… Но чем же тогда Ломоносов занимался столько времени, если не служил у пруссаков?

– Во-первых, еще неизвестно, сколько времени, – с готовностью ответил он. – Но это так, к слову. А по существу ответ вот какой: он улаживал свои отношения с немецкими девками. Пардон, барышнями. На одной он женился, но были и другие – возможно, даже с детьми от него, как Елизавета Цильх. Не зря же он ушел из Марбурга тайно. Немецкие бурши жили так, как будто завтра им помирать, то есть на всю катушку, а легкомысленных девиц, знаете ли, и в лютеранской стране хватало. Ну и чего же вы хотите от здоровенного русского детины с нормальными мужскими инстинктами? Потом-то, конечно, пришлось расплачиваться – талерами, да-да. Наш архангельский мужик, знаете ли, уже тогда метил во дворянство и желал иметь по возможности «чистую анкету». Во избежание всевозможных некрасивых случайностей. Полагаю, другие фрейлейн, на ком он не женился, получили от него некоторую денежную компенсацию…

– Из каких шишей? – перебил я, не зная, смеяться мне или заорать на придурка. – Я… Ломоносов был тогда по уши в долгах…

– А работа на шахтах в качестве пробирера? А весы Генкеля, которые он, в конце концов, конечно же, продал? Научный инструмент, ценная вещь… Вам плохо? Позвать стюардессу?

– Нет, – выдавил я. – Все в порядке. А что?

– Лицо у вас красное.

– Это от скачков давления на психику. Пройдет.

В чем христианская мораль безусловно права, так это в том, что грешно обижать убогих. Наверное, я и вправду побагровел, однако без особого труда удержал себя в границах благопристойности. Знал бы этот юродивый, с кем разговаривает!