Юрий Никитин - Ярость Страница 21

– А с какой помпой, – продолжил я, – празднуются христианские праздники! Строчка в Конституции о равноправии религий всего лишь буквы на бумаге. Мы привыкли, что священники в рясах все мощнее отвоевывают места на экранах телевизоров, в политической жизни, экономике... Вчера я был в гостях, как там удивились, когда вместо попа с экрана телевизора обратился мулла с благословением и пожеланием счастья и здоровья! Как же, мол, откуда такой взялся в нашей матушке православной России! А невдомек, что мусульман в России ненамного меньше, чем православных. А то уже и больше.

Справа и слева от меня негодующе зашумели. Кто-то напомнил строго:

– Но все-таки наша страна православная! Всегда была и должна ею остаться!

Кажется, это был министр культуры, но генералы от армии и разведки смотрели так, словно они тоже были министрами культуры, или министр культуры был генералом.

Я ощутил, что начинаю заводиться.

– Да? Да еще всегда? Православие военной силой принес князь Владимир. Потом за несколько столетий удалось раздвинуть от Киева дальше на север, но уже со времен того же Владимира, когда на службу Киеву стали поступать печенежские ханы со своими ордами, Русь уже стала хотя бы на треть мусульманской. А потом пришли татаро-монголы, которые стали поступать на службу к русским князьям. Куликовская битва подается подлецами для дураков как великая победа русского народа над татарами, хотя на самом деле это была битва двух идеологий, не народов. Хотя бы потому, что на стороне русского войска дрались как украинские отряды, так и два татарских полка. Когда Иван Грозный уезжал на войну с татарским Казанским ханством, он оставил управление Москвой не своим боярам или воеводам, а татарскому хану Гирею. Да и вообще мусульмане для России сделали настолько много, что надо обладать поистине русским беспамятством и русской неблагодарностью, чтобы тут же все победы приписывать своей доблести, а поражения – проискам всяких там мусульман.

Вокруг шумели все недовольнее. Кречет бросил с усмешкой:

– Каким-то образом оказавшихся на территории России.

– Да-да, – сказал я обрадовано, в реплике всемогущего президента почудилась поддержка, – как-то на исконные земли России вкралось Казанское ханство, Крымское, Хазарское... Словом, я уже чувствую, что ушел в сторону, но прошу простить, ибо у меня нет опыта больших собраний... как и малых. Просто я хочу обратить внимание на структуру, что не только не потеряла ничего с крахом СССР, а угрожающе выиграла. Кому-то покажется, что здесь искать и менять нечего. Но вы – правительство... или будете им, а не «кто-то».

Я видел непонимающие лица. Все-таки для них я, человек, попавший сюда в случайной неразберихе. Вякнул глупость, ее выслушали, а теперь можно забыть и заняться делом.

Даже Кречет поморщился, явно от меня ждал чего-то умнее. Но смолчал, повернулся к Яузову:

– А что скажете вы, Павел Викторович?

Яузов посопел, на красной харе глазки сверкали из-под густых бровей, как блестки слюды в темных пещерах:

– Вам как ответить: как положено, или как на самом деле?

Кречет усмехнулся:

– Я не политик. Я солдат, как и вы. Давайте правду. За стенами этого кабинета будем говорить, что положено... там массмедия, шпионы, а здесь надо начистоту.

– Ну тогда получите... У меня в голове только Чечня, в сердце – Чечня, как и в печенках. Понимаю, министр обороны должен думать о всей стране, мыслить глобально, тем более, что Чечня – уже прошлое, но ничего с собой не могу поделать. Видать, уже не годен для такого поста, потому прошу отставки. Я ненавижу чеченцев! Я хотел бы ввести туда войска... да не просто войска, а танковую армию, чтобы сравнять все с землей. И чеченцев вбить в землю гусеницами так, чтобы и от костей следа не осталось. Ненавижу за то, что лучше нас. За то, что сохранили то, что мы давно растеряли... Нет, не так уж давно. Еще мой дед рассказывал о нравах в армии, тогда еще не Советской, а Красной. Да что там дед, отец рассказывал! О кодексе чести, верности слову, мужском достоинстве, гордости. У чеченцев есть это и доныне. Они благороднее нас. Мне они как укор. И я пытаюсь избавиться от этого укора как могу...

Я стоял близко к Когану и слышал как он шепнул красивому седовласому министру, имени которого я не знал:

– Пьет, значит.

– Или по бабам, – предположил тот задумчиво.

– Он же сказал, как может!

– А-а-а-а, тогда пьет, ежели в этом смысле.

Кречет внимательно слушал. К удивлению генерала, который махнул на все рукой и готов был пойти хоть под разжалование, хоть под трибунал, на лице всесильного президента появилось выражение удовлетворения. Он покосился на меня, кивнул. Генерал потенциально был сторонником резких реформ, но сам не знал каких. Уже и священников напустил в армию, пытаясь возродить веру, ввести несвойственных русской армии полковых священников.

– Мне кажется, – сказал Кречет медленно, – есть способ, как избавиться от этого укора иначе... Без позора, а с честью! И даже, к радости бизнесменов, с немалой выгодой...

Яузов, видя, что рука президента еще не рвет с него погоны, смотрел исподлобья:

– Я не верю в решения, которые устраивают и людей чести, и бизнесменов. Как правило, они хотят противоположного.

Кречет развел руками:

– Это уникальный случай.

Я добавил из своего угла:

– Последний раз он выпадал ровно тысячу лет назад.

Генерал смотрел непонимающе. Еще непонимающее смотрели остальные. Лицо Кречета было усталым и серьезным. Яузов сказал осторожно:

– Я чувствую, вы что-то задумали. Знаете, в воздухе носится нечто эдакое... Я вам верю. Как мужчина, как человек чести. И пойду с вами, даже если придется положить голову на плаху. Мне кажется, вы тоже готовы. Россия в беде!

Марина внесла на подносе чашки с кофе. Следом две миловидные девушки несли горки бутербродов. На середине стола появился кофейник: Кречет явно щадил тех, кто побаивается крепкого кофе. Я заметил, что даже генерал держится за столом скованно, лишь министр культуры демонстрировал манеры, красиво держал чашку, изящно брал бутерброды.

Все как один предпочли черный кофе, крепкий и сладкий. То ли в подражание Кречету, то ли старались показать, что со здоровьем у них в порядке, значит, работать смогут, как требует президент, чтобы пар шел из места, где спина теряет благородное название...

Коган сказал озабоченно:

– Платон Тарасович, у меня была надежда на западные инвестиции... Но, если говорить прямо, то теперь горят и те, которые обещали. Вас побаиваются.

В комнате настала напряженная тишина.

– Запад есть Запад, – изрек Яузов..

– Взяли за горло, – поддакнул кто-то осторожно.