Курт Воннегут - Сирены Титана Страница 21

Ракета с ревом рванулась вверх.

Запуск прошел блестяще.

Гельмгольц откинулся в кресле и облегченно вздохнул.

– Клянусь небом, – сказал он грубовато, как подобает мужчине, – я горжусь тем, что я – американец, и горжусь, что живу в такие времена.

– Хотите выпить? – спросила Беатриса.

– Премного благодарен, – сказал Гельмгольц, – но, как говорится, делу – время, потехе – час.

– А разве мы еще не покончили с делами? – сказала Беатриса. – Разве мы еще не все обсудили?

– Как сказать… Мы с мисс Уайли хотели составить список наиболее крупных построек в имении, – сказал Гельмгольц, – но я боюсь, что уже совсем стемнело. Прожектора у вас есть?

Беатриса покачала головой.

– К сожалению, нет, – сказала она.

– А фонарь у вас найдется? – спросил Гельмгольц.

– Фонарь я вам, может быть, и достану, – сказала Беатриса, – но, по-моему, вовсе незачем туда ходить. Я вам точно все расскажу.

Она позвонила дворецкому и приказала принести фонарь.

– Там крытый теннисный корт, оранжерея, коттедж садовника – прежде в нем жил привратник, дом для гостей, склад садового инвентаря, турецкая баня, собачья конура и старая водонапорная башня.

– А новое здание для чего? – спросил Гельмгольц.

– Новое? – сказала Беатриса.

Дворецкий принес фонарь, и Беатриса передала его Гельмгольцу.

– Металлическое, – сказала мисс Уайли.

– Металлическое? – растерянно переспросила Беатриса. – Там никакого металлического строения нет. Может быть, старая дранка стала серебристой от времени.

Она нахмурилась.

– Вам сказали, что там есть металлическое здание?

– Мы видели собственными глазами, – сказал Гельмгольц.

– Прямо у дорожки – в кустах возле фонтана, – добавила мисс Уайли.

– Ничего не понимаю, – сказала Беатриса.

– А может, пойти взглянуть? – сказал Гельмгольц.

– Разумеется – пожалуйста, – сказала Беатриса, вставая.

Трое прошли по Зодиаку, выложенному на полу вестибюля, вышли в благоухающую темноту парка.

Луч фонаря плясал впереди.

– Признаюсь, – сказала Беатриса, – мне самой не терпится узнать, что там такое.

– Что-то вроде сборного купола из алюминия, – сказала мисс Уайли.

– Смахивает на грибовидный резервуар для воды или что-то в этом роде, – сказал Гельмгольц, – только не на башне, а прямо на земле.

– Правда? – сказала Беатриса.

– Я вам говорила, что это такое, помните? – сказала мисс Уайли.

– Нет, – сказала Беатриса. – А что это?

– Придется шепнуть вам на ушко, – игриво сказала мисс Уайли, – а то как бы меня не сунули в психушку за такие слова!

Она приложила ладонь рупором ко рту и сказала театральным шепотом:

– Летающая тарелка!

Глава четвертая.

Дрянь и дребедень

«Дрянь-дребедень-дребедень-дребедень,Дрянь-дребедень, дребедень.Дрянь-дребедень,Дрянь-дребедень,Дрянь-дребедень-дребедень».

Солдаты маршировали по плацу под треск армейского барабана. Вот что выговаривал для них барабан с ревербератором:

Дрянь дребедень-дребедень-дребедень.Дрянь-дребедень-дребедень.Дрянь-дребедень,Дрянь-дребедень,Дрянь-дребедень-дребедень.

Пехотный дивизион численностью в десять тысяч человек был построен в каре на естественном плацу из сплошного железа толщиной в милю. Солдаты стояли по стойке «смирно» на оранжевой ржавчине. Сами люди – офицеры, солдаты – казались почти железными и сохраняли окоченелую неподвижность, даже когда их пробирала дрожь. Они были в грубой форме белесовато-зеленого цвета – цвета лишайника.

Вся армия разом вытянулась по стойке «смирно», хотя было совсем тихо. Не было дано никакого слышимого или видимого сигнала. Они все приняли стойку «смирно», как один человек, словно по мановению волшебной палочки.

Третьим с краю во втором отделении первого взвода второй роты третьего батальона второго полка Первого марсианского штурмового пехотного дивизиона стоял рядовой, разжалованный из подполковников три года назад. На Марсе он пробыл уже восемь лет.

Когда в современной армии человека разжалуют из старших офицеров в рядовые, он скорее всего окажется староват для этого чина, так что его товарищи по оружию, попривыкнув к тому, что он такой же солдат, как и они, станут звать его просто из жалости – ведь и ноги, и зрение, и дыхание начинают ему изменять – каким-нибудь прозвищем: Папаша, Дед, Дядек.

Третьего с краю во втором отделении первого взвода второй роты третьего батальона второго полка Первого марсианского штурмового пехотного дивизиона звали Дядьком. Дядьку было сорок лет. Дядек был прекрасно сложенным мужчиной – в полутяжелом весе, смуглый, с губами поэта, с бархатными карими глазами в тени высоких надбровных дуг кроманьонца. Небольшие залысинки на висках подчеркивали эффектную прядь волос.

Вот анекдот про Дядька, весьма характерный:

Как-то раз, когда взвод мылся под душем, Генри Брэкман, сержант, командовавший взводом, предложил сержанту из другого подразделения указать самого лучшего солдата во всем взводе. Гость ничтоже сумняшеся показал на Дядька: Дядек, крепко сбитый, с отличной мускулатурой, казался бывалым мужчиной среди мальчишек.

Брэкман закатил глаза.

– О боже, – ты что, серьезно? – сказал он. – Да это же самый что ни на есть шут гороховый, посмешище всего взвода!

– Шутишь? – сказал второй сержант.

– Шучу – черта с два! – сказал Брэкман. – Ты только посмотри на него – битых десять минут стоит под душем, а к мылу и не притронулся! Дядек! Проснись, Дядек!

Дядек вздрогнул, пробудился от дремоты под тепловатым дождем. Он вопросительно, с беззащитной готовностью повиноваться, взглянул на Брэкмана.

– Да намылься ты, Дядек! – сказал Брэкман. – Намылься хоть разок, ради Христа!

И вот в каре на железном плацу Дядек стоял навытяжку, как и все прочие.

В центре каре стоял каменный столб с прикрепленными к нему железными кольцами. Сквозь кольца были пропущены лязгающие цепи, которыми был туго прикручен к столбу рыжеголовый солдат. Он был чистоплотным солдатом, но аккуратным его не назовешь все его награды и знаки различия были сорваны, и не было на нем ни ремня, ни галстука, ни белоснежных гетр.

Все остальные, и Дядек в том числе, были при полном параде. На всех остальных было любо посмотреть.

С человеком у столба должно было случиться что-то страшное – что-то такое, чего человек стремился избежать любой ценой, что-то, от чего и уклониться было нельзя – цепи не пускали.

А всем остальным солдатам предстояло быть зрителями.

Этому событию придавалось большое значение.