Кэролайн Черри - Последняя база Страница 21

Толли схватил ручку и подписал бланки. Врач забрал их, пробежал глазами, наконец достал из кармана измятый, многократно сложенный лист бумаги. Разгладив его на столе, Толли увидел внизу полдюжины подписей.

"Ваш счет в центральном компе - шестьдесят кредиток. Расходуйте их по своему усмотрению". Подписались шесть тюремных надзирателей - мужчины и женщины, с которыми он играл в карты, заплатили долг. У него затуманились Глаза.

- Может, передумаете? - спросил врач.

Толли отрицательно покачал головой, складывая листок.

- Можно, я оставлю это у себя?

- Записка будет сохранена вместе с вашими вещами. Когда вас выпустят, все вернут.

- Но тогда это уже не будет играть роли, верно?

- Такой, как сейчас - нет, - ответил врач. - До поры.

Толли вернул листок.

- Я дам вам успокоительное. - Доктор вызвал служителя, и тот принес чашку. Толли выпил голубую жидкость и не ощутил никакой перемены в самочувствии.

Врач придвинул к нему по столу чистый лист, рядом положил авторучку.

- Изложите ваши впечатления о Пелле, будьте любезны.

За дни тестирования. Толли привык к самым необычным просьбам. Он принялся писать о том, как его расспрашивали надзиратели и как ему наконец понравилась их обходительность. Слова расползались, буквы наслаивались друг на дружку и переплетались, затем авторучка и вовсе сбежала с листа на стол и не смогла найти обратный путь. Врач забрал авторучку.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

1. ПЕЛЛ: 28.5.52

Дэймон смотрел на лежащий перед ним доклад. Он не привык к подобным процедурам. Военно-полевой суд действовал быстро и жестко, и приговор лег на стол Дэймона вместе с тремя кассетами и кипой бумаг, обрекающих пятерых на Урегулирование.

Стиснув зубы, он просмотрел кассеты. На большом настенном экране сменяли друг друга сцены мятежа, картины убийства. Никаких проблем с составом преступлений или опознанием преступников. Офис юрслужбы был завален делами, времени на их пересмотр или хотя бы подробную проверку совершенно не оставалось. Юристы противостояли силе, способной погубить всю станцию, силе, уже показавшей себя на "Хансфорде". А теперь и на станции отыскались безумцы, которые едва не вывели из строя систему жизнеобеспечения, запалили костры в доке и пошли на полицию с кухонными ножами.

Он отодвинул бумаги, затребовал у компа бланк для санкции. Приговор, безусловно, несправедлив, ведь эти пятеро выдернуты из толпы наобум. Они столь же виновны, как и многие другие. Зато эти пятеро уже никого не убьют, не поставят под угрозу хрупкую стабильность Пелла, от которой зависит жизнь десятков тысяч людей. "Полное Урегулирование", - написал он, и это означало радикальную перестройку личности. Решаясь на этот шаг, он чувствовал себя премерзко. И боялся. Военное положение застало Дэймона врасплох, его отец промучался всю ночь, прежде чем предложил совету выход из ситуации.

Из офиса общественного адвоката запросили копию санкции. Обвиняемых следовало допрашивать по одному, следовало принимать от них жалобы. В сложившейся обстановке эту процедуру также сочли излишней. К ней вернулись бы только в случае явной судебной ошибки. Но доказательства ошибки, даже если она и была допущена, находились в "К", то есть в недосягаемости. Пожалуй, несправедливость заключалась и в том, что осудили мятежников только по свидетельству полицейских, подвергшихся нападению, и по кадрам из фильма, который не показывал, как начались беспорядки.

На столе Дэймона лежали заявления о пятистах кражах и более тяжких преступлениях. До карантина его офис рассматривал одно-два подобных заявления в год, а сейчас комп был завален запросами юристов. Сколько дней ушло на идентификацию беженцев и подготовку документов, и вот все труды насмарку! Украденных и сожженных удостоверений не счесть, а ни одному из оставшихся верить нельзя. Громче всех паспорта, очевидно, требуют мошенники. Там, где правит террор, письменные показания под присягой не стоят выеденного яйца, ведь ради личной безопасности люди поклянутся в чем угодно. Даже некоторые из тех, кто прибыл на Пелл в установленном порядке и имел документы, еще не прошли идентификацию. Полиция изъяла кредитные карточки и паспорта, чтобы уберечь их, и передала другим службам, которым надлежало провести тщательное опознание и найти надежных поручителей. Но при таком наплыве беженцев дело двигалось очень медленно, к тому же на станции, вне карантина, не было места для всех, кто прошел проверку.

Это было безумием. Администрация не жалела сил и средств, спеша ликвидировать карантин, но с каждым днем положение дел все ухудшалось.

"Том, - отстукал Дэймон на клавиатуре кома Тому Ушанту из офиса адвоката, - если, читая любое из этих дел, почуешь неладное, сразу возвращай. У нас жуткая запарка, возможны ошибки. Я не хочу, чтобы они обнаружились после Урегулирования".

Вопреки ожиданиям, Дэймон быстро получил ответ:

"Дэймон, хочешь нажить бессонницу - загляни в досье Толли. Его уже регулировали - на "Расселе".

"Ты имеешь в виду, что его лечили?"

"Какое там - лечили! Его пытали!"

"Я посмотрю". - Дэймон прервал связь, отыскал ключ и вывел досье на дисплей компа.

Одна за другой появлялись страницы, не сообщая почти ничего ценного. Название и номер корабля, служебные обязанности... Военоп мог знать свой пульт и цель, но вряд ли что-нибудь еще... Воспоминания о родине. Отец и мать, погибшие при налете Флота на шахты в системе Сытина. Брат, убитый на войне. Иными словами, достаточно причин для мести. Жил у тети по материнской линии на самом Сытине, на чем-то вроде плантации. Затем государственная школа с углубленным изучением некоторых дисциплин. Интереса к большой политике, как и неприятия идеологии, не проявил. Страницы запестрели сумбурными, расплывчатыми, рваными фразами, обнажавшими самое личное, самое сокровенное. Такое возможно только при Урегулировании, когда большая часть твоего "я" беспомощна и беззащитна, как лягушка под скальпелем вивисектора. Ярче всего - боязнь одиночества. Ты - бремя на плечах родни и заслуживаешь, чтобы тебя бросили. Комплекс вины из-за утраты семьи и растущая уверенность в том, что это повторится. Лейтмотивом - любовь к тетке. "Заботилась обо мне... любила..." Он не хотел покидать ее дом, но с Унией не поспоришь: государство тебе помогало, изволь платить по счетам. Военное училище, мощная гипнопедия, армейский распорядок и ни единого отпуска домой. Некоторое время приходили письма от тетки. Дядя не написал ни разу. Потом письма кончились, и он решил, что тетя умерла. "Иначе писала бы. Она любила меня". Но в душе - затаенный страх: "Нет, не любила. На самом деле ей нужно было только государственное пособие". Опять чувство вины! Домой он не вернулся - он заслужил и эту потерю. Он написал дяде, но ответа не получил, и это серьезно уязвило его, хотя они с дядей и недолюбливали друг друга. Позиции. Идеалы. Еще одна рана - рухнувшая дружба, вернее, мальчишеская любовь, - снова оборвалась переписка. Последняя привязанность - к товарищу по оружию. Конец был печален. Чувство вины обострилось до предела. "Любила меня..." - повторял он жалобно; звучало в этих словах и затаенное одиночество, и многое другое.