Юрий Петухов - Приключения, Фантастика 1993 № 2 Страница 21

Он зажег свечу и спустился в темные сени. Подняв лежавший у стены колун, подошел к двери:

— Кто?

— Открой, Тима.

Приятный женский голос не показался ему опасным.

Сунув топор обратно к стене, он отодвинул засов и распахнул дверь. Ворвавшийся с улицы порыв ветра затушил свечу. В темноте невозможно было определить, кто же стоит на крыльце. Сверкнула молния, и в ее мгновенном мертвенном свете Тимофей узнал стоявшую. Это была Анфиса.

У каждого создания под названием Человек рано или поздно начинается сложное цветение чувств. Без сомнения, все испытывают хоть раз в жизни это состояние души под названием любовь. Пришло это чувство и к Тимофею. Обрушилась на него любовь, как снег на голову. Анфиса… Рядом росли, вместе в школу ходили, и вдруг девчонка-подросток как-то внезапно превратилась в изумительной красоты девушку. Все парни были в нее влюблены. Каково же было счастье Тимофея, когда из всех она выбрала его. Причем воспылала к нему такой страстью, которую могут подарить либо Бог, либо Дьявол. Взаимная любовь. Что может быть слаще в этом мире? С уверенностью они оба могли сказать, что те дни, которые они провели вместе, были лучшими днями в их жизни. Лишь одно омрачало их безоблачное счастье. Мать Тимофея возненавидела Анфису. Трудно сказать, почему. Родители Анфисы были сектантами. В деревне никто не знал, какую веру они исповедовали. Мать Тимофея была уверена, что молятся они Сатане. При их упоминании плевалась и истово крестилась. Называла их антихристами.

Ненависть ее была настолько сильна, насколько может быть сильна лишь религиозная непримиримость. Возможно, поэтому и на Анфису косо смотрела. «Яблоко от яблони недалеко падает», — любила говорить. Когда же Тимофей возражал, что, мол, такая красота не может творить зло, отвечала:

«И красота ее бесовская. Сатана, чтобы такие души неокрепшие, как у тебя, смущать, наделяет ею своих слуг». И в город на учебу когда его провожала, была сильно довольна. Знала, что Анфиса следом никак не может поехать. Потому как что ни говори, а родители Анфисы действительно были люди странные. Одна из их странностей заключалась в том, что запрещали они Анфисе вообще куда-либо из деревни уезжать. Когда Анфиса узнала, что Тимофей уезжает, с ней случилась истерика. Она билась у него на руках и сквозь приступы рыданий умоляла не уезжать. На вопросы Тимофея, что тут страшного, ведь он вернется, ничего вразумительного ответить не могла и лишь твердила, будто чувствует, с ней должно случиться что-то страшное. Ее слезы могли растопить самое ледяное сердце, но Тимофей понимал, что гнев матери будет страшен, и учиться все же поехал. Он написал ей много писем, но ответа так и не получил. В конце концов отчаялся и больше не писал. Разве мог он узнать, что все письма прямиком попадали в руки его матери. Почтальон сам нес их ей, а она, не скупясь, выставляла ему поллитра.

Семь лет неизвестности, и вот она на пороге его дома.

— Ты? Входи! — он посторонился, пропустив ее внутрь.

Забежав, она скинула промокшие насквозь босоножки и тряхнула изумительной гривой волос. Тимофея окатило водяными брызгами и еще какими-то крошками.

Придержав ее за талию, он взял густую прядь ее волос и пропустил сквозь пальцы. В ладони у него остались комочки земли. Не дав ему и рта раскрыть, она весело защебетала:

— Дорожки из-за дождя такие скользкие. Упала поскользнувшись, вся голова в земле. Так торопилась, как узнала, что ты здесь.

— Но как ты узнала?

— Пусть это останется моей маленькой тайной, — она прижалась к нему всем телом, и у него пропала всякая охота спрашивать. Он задвинул засов, и они, поднявшись по лестнице, прошли в его комнату.

— Сейчас я свечу зажгу, — он принялся шарить по столу в поисках спичек.

— Не надо! — воскликнула она. Потом уже спокойнее добавила: — Зачем? Разве нам плохо так?

Гроза закончилась. Мерцающий лунный свет пробился между туч и залил всю комнату. Анфиса опустилась на кровать и потянула его к себе. Ее глаза в лунном свете блеснули холодным синим огнем. Накопившаяся за день усталость взяла свое. После бурных любовных ласк Тимофей уснул.

Разбудило его какое-то неприятное ощущение. Он открыл глаза. Анфиса сидела рядом и смотрела на него каким-то остановившимся взглядом.

— Ты чего? — он сел.

— Да так, задумалась. Мне пора. Проводи меня.

Одеваясь, он спросил:

— Почему ты мне не писала?

Она задумчиво посмотрела на него и медленно, подбирая слова, ответила:

— Понимаешь, я же сейчас не в деревне живу. Я… в другом месте живу. Она усмехнулась. — Ну, а адрес твой при переезде затерялся.

Они вышли из дома.

— Ну, а где ты теперь живешь?

— Проводишь — увидишь.

Свернув на тропу, они пошли лесом. Занятый разговором Тимофей не обращал внимания на дорогу, как вдруг отвлекся и понял, что тропа та самая, по которой он пришел от нечистого кладбища. Это его неприятно удивило.

— Мы что, через нечистое кладбище пойдем?

— Да.

— А обойти его как-нибудь нельзя?

— Зачем? Ведь так короче.

Тимофей не настаивал. Он не хотел показывать свою слабость. Тропа сузилась, рядом идти уже было невозможно, и Анфиса, приотстав, пошла сзади. Деревья расступились, и они вышли на кладбище. Идя между могил, Тимофей не оглядывался и не видел, что творилось с Анфисой. С каждым шагом ее кожа синела, а посинев до черноты, начала покрываться трещинами и съеживаться. Превращаясь в когти, стали быстро расти ногти. Стараясь не смотреть по сторонам, Тимофей быстро шел, желая как можно скорее миновать кладбище, как вдруг сзади раздалось:

— Стой!

— В чем дело, Анфиса?

— Мы пришли.

Они стояли около разрытой могилы.

— То есть как пришли? — Тимофей не мог оторвать взгляд от могилы.

— Я здесь живу.

— У меня нет настроения шутить, Анфи… — слова застряли у него в горле, когда он обернулся.

Вместо красавицы Анфисы перед ним стоял оживший труп, ведьма.

— Заходи же. Для тебя там есть место.

— Анфиса!?

— Бывшая Анфиса. Теперь я Лилит!!![1] — Она дико расхохоталась. Скованный ужасом, обомлев, он почувствовал, что парализован.

— Заходи же, ну!

Как в замедленной съемке он увидел тянущуюся к нему когтистую лапу. Он прыгнул в сторону и понесся к деревне.

Куда бежать он выбрал как-то подсознательно, сознание было заполнено ужасом и места для мыслей там просто не осталось. Не разбирая дороги, он несся по кладбищу, прыгая через могилы. Казалось, все кладбище наполнилось визгом и воем. Анфиса, настигая его, неслась сзади. Страх не позволял ему оглядываться. Дыхание слышалось все ближе и ближе. Он понял, что обречен. До тропы оставались считанные метры, но и дыхание ведьмы уже холодило спину Тимофея. От тропы его отделяла только одна могила, как вдруг он увидел, что земля на ней забурлила и из нее начала высовываться рука. Зажмурив глаза и дико крича, он прыгнул.