Алексей Гравицкий - Мама Страница 21

– Не в кабаке, а вообще. Последние пятнадцать лет. Ты помнишь, что было прежде? И я помню. И я не понимаю, как и этот байкер-философ, я не понимаю, зачем нужно было все это устраивать.

– Что еще? – задумчиво поинтересовалась Жанна.

– Еще? Еще я не понимаю, как при всей этой разрухе что-то может существовать, функционировать и развиваться. Взять хоть твою Юлю Владимировну. Откуда электричество? Откуда производство? Откуда, наконец, какой-то прогресс, если все мертво?

Анри сидел и слушал все это с мрачной миной, периодически прикладывался к фляжке с водкой, которая стояла на столе нетронутой. Водку, кроме француза, отчего-то никто пить не стал. Зато сам сутенер хлестал прямо из горла без всякого стеснения.

– Еще, – потребовала Жанна.

– Еще мне интересно знать, – распалился Слава, – что происходит за границей бывшей России. Там то же самое? Или нет? И почему никто оттуда не суется сюда? И можно ли отсюда попасть туда? Еще мне любопытно было бы знать, когда все это кончится. И кто положит этому конец.

Слава выдохся и замолчал. Эл сидела притихшая, словно мышь. Француз снова приложился к фляге, громко глотнул пару раз.

– Все? – спокойно спросила Жанна.

– Для начала достаточно.

– Не надо так агрессивно. Послушай теперь меня, только спокойно. В свое время я тоже рвалась к бывшему. Не с вопросами, а с желанием его прикончить.

Эл вздрогнула, но никто не обратил на проститутку внимания.

– У меня были причины убить его. По счастью, я вовремя встретила Юлию Владимировну. Мы говорили. Сперва у меня пропала ярость и возникли вопросы. Позднее она убедила меня в том, что ответы на эти вопросы меня не обрадуют и лучше мне жить в неведении, тем более что можно жить спокойно и счастливо в одном из мирков, возникших на останках бывшего государства.

– Меня она не убедила, – оборвал Вячеслав.

– Что ж, – задумчиво протянула Жанна. – Тогда я знаю, зачем она отправила меня с тобой. Я знаю, где искать президента.

Слава подскочил, словно ему на колени чашку только вскипевшего чая опрокинули.

– Где?

– Сядь и успокойся, – посоветовала Жанна. – Мы не одни.

К столику направлялся довольный Сэд с очередным подносом.

9

Француз все-таки нажрался. Впрочем, Слава тоже был далеко не трезв, однако выволокший его из-за стола сутенер едва держался на ногах.

– Слушай, дядька, – пьяно покачиваясь, начал Анри, когда они вышли на улицу. – Слушай. Я только тебе скажу. У меня ничего и никого не осталось. Я все потерял. Я всю жизнь теряю, дядька. Это больно, дядька, очень больно. Вся моя жизнь – это боль. Я все, что мог, растерял, все, что любил, все, чем жил, дядьк. Ты меня понимаешь? Нету у меня ничего и никого. Нету. Вот только ты, эта шлюшка, да язва с автоматом – и больше никого. Ты мне поверь, дяденька, поверь, пожалуйста. Никого. Вся моя жизнь – это вы. Вот не станет вас и жизни во мне не останется. Я за вами куда хошь пойду. Я за вас… Веришь?

– Верю, – отозвался Слава.

– Тс-с-с, ты сейчас, дядьк, молчи. Не надо ничего говорить. Я сам все скажу. Я вас полюбил почти, потому что любить мне больше некого и нечего, а вы люди хорошие, хоть и проститутки-беспер… бесп… беспредельщики. Я весь в вас, дядька. Весь. И если вас нет для меня, то больше и меня нету. Где Анри? А? Нету! Был француз, да весь вышел. Так ты пообещай мне, дядьк. Пообещай, что не предашь меня. Я тебе и так верю, потому что без веры даже беспредельщик жить не может. Но только ты пообещай для душевного покоя.

Вячеслав посмотрел на сутенера серьезно. Странно, почему самые искренние признания, самые глубокие душевные излияния со стороны выглядят фарсом, клоунадой, напыщенно-пафасным идиотизмом?

Он молча достал пистолет и без сожаления протянул французу:

– Никогда, – сказал тихо. – Пользуйся пушкой, но один патрон держи про запас. Если нарушу слово, он мой. Так вот возьмешь и пристрелишь. Договорились?

Анри молча смотрел на пистолет, даже протрезвел, казалось. Потом осторожно протянул руку. Оружие было тяжелым и холодным. Как бремя клятвы, подумалось ему. Он взвесил пистолет на руке, потом бережно спрятал. Вместе с пистолетом пришло ощущение того, что приобрел что-то. Не в материальном, но в моральном плане.

Француз поглядел на Вячеслава, тот стоял до тошноты серьезный. Анри не сдержался и рассмеялся в голос, легко и жизнерадостно.

– Эх ты, дядька, – ткнул Славу в плечо кулаком. – А еще беспредельщик.

10

Хозяин не спал. Стоило только закрыть глаза, как его захлестывала страшная живая тьма. Она была непроглядной, но в ней, он точно знал это, кто-то склизко шевелился. Кто-то огромный, страшный, необъятный и непостижимый. Эта тьма пугала хуже, чем в детстве. От нее накатывал такой леденящий ужас, что он тут же открывал глаза.

Ему было холодно. Била дрожь. И от ледяной, словно ужас, стужи в жаркую летнюю ночь не спасали ни теплое одеяло, ни потрескивающий березовыми поленьями камин.

Он повернулся. Рядом подремывал араб. Впрочем, под взглядом хозяина он тут же проснулся.

– Мамед, – позвал бывший президент.

– Да, хозяин.

– Скажи мне, ты выслушаешь еще одну мою исповедь?

– Я готов, хозяин. Я весь – одни сплошные уши. Вы хотели рассказать еще о семье?

– Нет.

– Тогда о чем?

– Не знаю. – Хозяин поежился. – Мне холодно и страшно, Мамед. Мне темно, холодно и страшно.

– Для человека, которому достало воли так нагнуть страну и так попрактиковать Камасутру, ты что-то слишком слаб, хозяин.

– Я всегда был слаб, дорогой мой. Мной всегда играли. Сперва свои, которые поставили меня на этот пост. Потом чужие, которые подтолкнули меня к реализации этой анархистской идеи. Я задаюсь вопросом, Мамед. Кто виноват в том, что произошло? Кто? Те, первые? Или эти, вторые?

– Вы хотите честный ответ, или тот, который будет приятен? – ровным тоном спросил араб.

– Честный, Мамед, только честный.

– Тогда виноват ты, хозяин.

Бывший президент приподнялся на локте и тут же рухнул обратно. Глаза его тупо немигающе смотрели в потолок.

– Я слишком слаб и зависим, чтобы быть виноватым в сходе этой лавины, араб, – мертвым голосом произнес он.

– Вы достаточно слабы, чтобы вы и ваша слабость стали виной этому несчастью. Есть страны, которым не везло на правителей, но вашей стране не везло больше других. Ею пытаются управлять либо кровавые ублюдки-маньяки, либо тряпки. Вы тряпка, хозяин. Вы вечно стонете, распускаете сопли. Пытаетесь осчастливить всех, ищете, под кого прогнуться, а потом сваливаете ответственность. Вы хотели правды? Это правда. Если она вам не по вкусу, вы вольны убить меня за дерзость.

Хозяин молча лежал на кровати и тупо смотрел в потолок. Глаза его теперь блестели. На какой-то миг арабу подумалось, что старый президент отдал богу душу – столь неподвижны были черты его и столь серым казалось лицо. Но хозяин слегка разомкнул губы: