Александр Сивинских - Зверь с той стороны Страница 21

Серый сделал ещё один шаг, переступил границу кабинета… и сразу стало легче. Брат приобрёл нормальный вид — серебристая ветровка, камуфляжной расцветки широкие штаны, испуганная, но бесконечно родная рожа.

— Чё ты орешь? — встряхнул Серый Леху. — Чё, ну?!

— Там тетка. В окошке тетка. Большущая. Страшная. Бля, брателло, здесь же третий этаж, как она могла, а? Брателло, надо сваливать!

— А ну, глянем, — сказал Серый. Ему было стыдно за себя ("Чё я, дряни какой-то надышался у Клауса, что ли?", — думал он), и он желал реабилитироваться. Перед братом. А в первую очередь перед собой.

— Дурак, не ходи туда. Отсюда гляди. Вон, — махнул рукой Лёха. — Третье от нас окошко. Не, не — второе! С-с-сучка… Всё ещё тута!

Серый присмотрелся — и попятился. За стеклом маячило бледное, серо-свинцовое женское лицо, словно бы подсвеченное изнутри мертвенным, серым же. Огромные чернильные глаза, гладкие чёрные волосы, зеленовато мерцающие зубы. Просвечивающие сквозь кожу тонкого с небольшой горбинкой носа червеобразные каналы ноздрей. Вишнево-чёрные губы — плоские, как раздавленные. Лицо, превосходящее размерами обычное человеческое раза в два, то приближалось, растекалось по стеклу жирным пятном — и стекло делалось мутным, то отдалялось — и становилось видно колыхание рваных сизых тряпок, вырастающих из затылка и короткой, жестоко разодранной шеи. Худые ломаные пальцы без ногтей елозили по раме, отбивая неприятный ритм, созвучный с заклинаниями Клауса, и плохо закрепленное стекло глухо дребезжало.

— Белая Баба, — выдохнул Серый. — Молитву читай, Богородицу!

— Богородица Дево, радуйся… — начал Лёха торопливо, но вдруг сбился: — Э, брателло, фиг там! Богородица — бесполезняк, отвечаю! Блин, это не Белая Баба! Она же на Троицу вылетает. А щас! До Троицы ещё… Это же дьяволица к Клаусу прилетела! — осенило его вдруг. — Тикать надо! — взвизгнул он.

Серый тоже читал Богородицу, укладывая на грудь один за другим размашистые двуперстые кресты, напрочь забыв о том, что ещё совсем недавно собирался приобщиться к богомерзкому промыслу. Но и до него уже стало доходить, что надёжнейшее средство прогнать пришелицу не помогает, а потому уговаривать его не пришлось. Он ринулся на дверь, запирающую лестницу, мощно протаранил её плечом раз, другой; проушина, на которой висел замок, вылетела, и братья понеслись вниз, перелетая через три ступени.

Вслед им неслось и неслось унылое:

— …угли огня жаркие, угли огня стылые, угли огня в прахе, в золе-е-е…

Отдыхаем, праздничаем. Теплынь стоит — непередаваемая. Родственники ещё поутру отбыли в уезд. Повезли Машеньку глядеть кукольный спектакль. Гастролирует театр Образцова. Если это даже не «липа», думаю, приехал отнюдь не первый состав. Ну, да и это в нашей-то глуши удивительно — почти за гранью фэнтэзи. Ещё в культурной программе мороженое, колесо обозрения и комната смеха. Я остался стеречь дом от цыган, которых понаехало, пускать скотину — когда она воротится с пастбища, и ждать Ольгу. Она сегодня на службе, у неё какой-то очередной финансовый отчет.

В начале месяца.

Надеюсь, это не означает прискорбного факта, что у меня проклёвываются рога.

Город наш уездный, где гостит театр кукол, зовется прелюбопытно: Сарацин-на-Саране. Сарана — река, Сарацин — незнамо кто. Хоть существовал в реальности и сказок о нём — уйма. С достоверными документами хуже. Скупо, мало, неправдоподобно. Версии краеведов о его этнических корнях расходятся. В народе любовью пользуется следующая легенда, официально подвергнутая остракизму и осмеянию за нагромождение хронологических ляпсусов и идиоматических нелепиц:

(Воспроизвожу в собственной редакции.)

Сарацин, смуглый мавританский однорукий рыцарь с кривой саблей, приехал в здешние края при Царе Горохе и Царице Полянице из страны Гишпании, провинции Гранада, с конной полусотней чёрных лицом головорезов. На родине он был приближенным самого Абу Абдаллаха, но вызвал монарший гнев, окрестившись в православие и окрестив личную гвардию, гарем, а также любимого наложника Абы. Сарацин был удалец. Здешнему вольному люду поглянулся оттого сразу. Способствовала росту народного расположения и его товарно-денежная щедрость и пушка, коей сарацинские янычары расстреливали царёвых сборщиков податей, несогласных со свободолюбивой политикой новоявленного князька. Самочинно возвел он деревянную крепость на высоком берегу Сараны, церковь Святаго Александра Невского, и наладился создавать Великую Православную Тмутаракань. Крепость назвал Новым Белым Саркелом. Султан-королем, ничтоже сумняшеся, провозгласил себя. Без дозволения опять же государя Гороха и государыни Поляницы. Горох, знамо, осерчал: "Где налоги? Какая ещё тьфу, Таракань? Ах, независимый эмират! Вольный шахиншах! Бунтовать вздумали, негодные! Ну, погодите у меня ужо!" Свистнул Горох с Дона казаков, туго учёных борьбе с басурманами, и Сарацину в два счета дали по шапке. И не только по шапке. Башку ему оттяпали тут же. Но не потому, что поторопились, а потому что в горячей сече. Нахлобучили её на высочайший кол подле крепостных ворот и не велели снимать. Рядом, на колах пониже, торчали головы соратников. Их клевали вороны, а главу Сарацина почему-то нет.

Зато она светилась по ночам глазами и вещала. Некоторые пророчества звучали не по-русски, население их не понимало. Приглашали соседей-башкир, марийцев и прочих черемис — те не понимали тоже. Один из уцелевших янычар понимал, но у него был усечен язык, вырваны ноздри, выколоты глаза, на лбу выжжено царско клеймо, он был оскоплён и навек закован в колодки. Сами соображаете, какой от этакого толмача прок. Пророчества, однако, сбывались вне зависимости от языка, на котором реклись. Не все были хорошими. Плохие определялись по отрицательной реакции сарацинского сподвижника. Он принимался исступленно мычать и биться в падучей. Когда тот умер — по результатам. Так, слова о пришествии известного в те годы смутьяна Емельки Пугачева — сбылись. Как обещала голова, крепость пала, с остатками гарнизона поступили мятежники без разных там экивоков. Емельян, пьяный от победы, пришёл к голове (уже в то время черепу) с благодарностями и подарком — шёлковым тюрбаном. Голова пообещала ему скорую перемену в судьбе, расставание с удачей, а также схожесть грядущего конца со своим собственным. Емельян расхохотался: "Это я и сам знаю! Ты конкретней давай — царем перед тем стану али нет?" Голова привычно увильнула от ответа в дебри иноземной лексики. "Будь ты живой человек, я б тебе за такую хитрожопость…" — пригрозил невнятно Емельян, но не уточнил, а махнул рукой да отправился дальше пировать.