Виктор Ночкин - Русский космос Страница 21

Непривычно тихо было в здании; залы и просторные коридоры, озаренные льющимся сквозь окна лучистым теплым светом, пусты. Но он недолго в одиночку бродил, потому что вместе со значком выдал комендант билет на пассажирский челн до границы Смоленско-Брянского района, где Тимуру следовало пересесть на скоростную монорельсовую линию. Его ждала Москва.

IV

От вокзала домой пешком около часа, если не спеша. Тим пошел быстро, по дороге вертел головой, оглядывался. Вроде столько раз представлял, как возвратится в Москву, столько раз в мыслях уже шагал по этим улицам… и вот оно – наяву. Все будто прежнее, как в детстве. Кажется, ничего не изменилось: дома мирного серого цвета, асфальт в темных заплатках… те же знакомые места. Те, да не те! И дело, конечно, не в городе – это сам Тимур изменился.

Разве прежде глядел бы он на московские улицы с такой радостью? Нет же, это только теперь, повидав чужие края, Париж да Голливуд, только теперь понял, как спокойно здесь. Ни яркого пятна, ни резкого звука – все исполнено равновесия, все настраивает на мирное раздумье.

Сперва улицы были пустынны, разве что милицейский у перекрестка мнется или мальчишки иногда пробегут. Потом потянулся народ. Окончился рабочий день, тротуары заполнились прохожими. Спешат, торопятся, как и Тимур. Лица у всех спокойные, по-доброму сосредоточенные, без легкомысленных гримас. Родные, в общем, лица.

Вот загрохотал первый монорельс – запустили, значит, к концу рабочего дня, чтобы по домам людей развезти. Кто свернул к посадочным, а кому недалеко – пешком. Тимур тоже мог бы монорельсом подъехать, ему как лицу воинской службы позволено. Но подумал: зачем? Пусть лучше место в вагоне какому-нибудь трудящемуся останется, а универ-солдат Жилин и так дойдет.

Когда свернул с проспекта, сердце забилось чаще. Захотелось скорей, скорей шагать. Едва не вбежал в подъезд, взлетел на третий этаж и замер перед дверью, до последней царапинки знакомой. Поднял руку… опустил. Надо же, как сердце заколотилось! Тихо постучал, вместо того чтобы на кнопку звонка нажать, и прислушался: в квартире прошлепали неспешно. Щелкнул замок, дверь скрипнула…

– Тимоша!

Мать торопливо загремела цепочкой, бормоча: «Вернулся… Тима! Что ж ты не предупредил, мы же не знали, мы же…» Наконец дверь распахнулась, и универ-солдат Жилин шагнул в темный коридор, в знакомые запахи да в мамины объятия. Выждал немного, отстранил ее и, отыскав в углу помигивающий красный огонек диодной лампадки, поклонился. Уже после заметил, что огонька два – рядом с образом Всевечного иконка святой Екатерины. Катька, значит, повесила.

Мать всхлипнула.

– Мам, ты чего? Все же хорошо.

– Хорошо, Тимочка, хорошо. Это я так… отца вспомнила. Он вот тоже – первым делом красному уголку поклон, а уж после… Ну, идем в комнату, я хоть погляжу на тебя.

Тимуру стало даже немного не по себе. Он представлял себе сцену встречи так и этак, но не ждал, что мама вдруг расплачется – женщиной она была не то чтобы суровой, но строгой, без слезливости. Постарела, что ли?

Ухватив сына за рукав, мать потянула его по коридору, к светлому дверному проему.

– Да погоди, дай ботинки снять! – спохватился Тим. Быстро скинул обувь, бросил на пол рюкзак. – Дед-то как?

– Да как… хорошо дед. – Мать шмыгнула носом. – Он-то тебя вчера вспоминал, говорил, ночью рука чесалась – к встрече. Чует, старый.

– А Катька вспоминала?

– А у Катьки ветер в голове, где ей вспоминать.

– Икону она повесила?

– Так ведь ее святая. Помогает, суженого в дом направляет…

Вошли в комнату. Мать снова взяла Тима за плечи, повернула лицом к окну, а сама отстранилась и с полминуты глядела молча. Потом уверенно объявила:

– Вылитый Иван!

Тим смолчал, только улыбнулся. Очень хотелось в самом деле походить на отца… Тут на шум голосов из своей каморки выбрался дед. Он еще больше высох и ссутулился. Морщины глубже въелись в небритые щеки, только костлявый нос торчит – а так в лице старика все втянутое, сморщенное, ужатое. Поглядел мутными глазами, стащил очки, подышал и вернул на место. Стало малость страшновато: признает ли?

– А, приехал! Тимур! – каркнул дед, и Тиму стало спокойней: узнал старик. – Ты прививку сделал?

– Да я же…

– Ну, что пристали к внуку, папа? – вступилась мать. – С дороги он, а вы со своей прививкой опять! Не успел войти!

Дед сморгнул, потупился… Потом развернулся, тяжело опираясь на палку, бочком протиснулся обратно. И, затворяя дверь, пробурчал: «Прививку надо сделать обязательно…»

Тимур смущенно покосился на мать. Не знал, сказать ли, что дедушка еще хуже стал, или не нужно. И так же видно – сдает старик, заговаривается. Мама вздохнула, развела руками. Тут паузу прервал стук двери, а следом – дробный топот каблуков и Катькина бодрая скороговорка:

– Ну что за люди! Что за люди! Слышь, мам?! Тащу я эти бидоны! Сажусь в монорельс!

Катька со стуком опустила упомянутые бидоны. Хлопнули об пол туфли, Тимур волей-неволей улыбнулся – ну хоть что-то неизменным осталось. Сестра ничего не могла сделать без шума и криков.

– Ты слышишь, мам! В монорельс не пускают с ними! – Катька заерзала по полу подошвами, натягивая тапки. – Слышь, нет?

– Катя, у нас… – начала было мать.

Из коридора донесся новый грохот: Катерина споткнулась о вещмешок Тима и влетела в комнату, едва не свалившись на пороге. Вцепилась в дверной косяк. На шум выглянул из каморки дед.

– Тимоша приехал вот… – закончила мать.

– Вижу, – отрезала сестра. – Барахло свое по всему коридору раскидал.

Потом она широко улыбнулась и бросилась обниматься:

– Ура-а-а! Приеха-а-ал!

Хотела обхватить за шею, как в детстве, волосы взъерошить – да где там. И затылок острижен коротко, да и ростом Тим теперь куда выше, трудновато дотянуться. Тут только понятно стало, как давно не виделись: вырос брат, да и она тоже изменилась. В семье говорили, что Тим на отца больше похож фигурой, а Катя лицом, такая же смугловатая и глаза черные. Теперь сходство меньше заметно, потому что сестра округлилась, черты мягче стали, а глазищи, кажется, в пол-лица. Глаза она накрасила так, что глядеть страшно, черные густые волосы хитро причесаны, кольцами уложены. И щеки напудрила. Если бы не мирские эти прикрасы – так вылитая святая Екатерина с иконы, помилуй Всевечный.

После этого, как и прежде с появлением сестры, все разом завертелось. Тимур и оглянуться не успел, как уже тащил на кухню принесенные Катькой бидоны (оказавшиеся, кстати, контейнерами для забора гидропроб – и откуда только взяла?), потом под окрики сестры переставлял стулья, резал, что было велено, перемешивал салаты… Мать, пошептав что-то над печью, деловито щелкала тумблерами. Задала программу и обратилась к святому Исидору, чтобы печка не подвела, а заодно – к святой Елизавете, чтобы не обжечься. Тима отправили за праздничными тарелками, когда он вернулся, мать поминала святого Николая, открывая холодильник… Он хотел отнести соль, она не позволила, отобрала: «Не приведи Всевечный, рассыплешь, а это к беде!»