Владимир Михайлов - Люди Приземелья Страница 21

Раз другие спокойны, то и ему не стоило волноваться. Он подумал так, и тотчас же на смену волнению пришла страшная, небывалая доселе усталость. Кедрин закрыл глаза.

Он открыл их, ощутив слабый толчок. За ним последовал частый настойчивый стук. Стучали в прозрачный фонарь. Кедрин нехотя посмотрел. Герн стоял перед ним и нелепо жестикулировал. «Связь!» — прочел Кедрин по его губам и включил связь.

— Вы думаете выйти из скваммера? — опросил Герн. — Или вы уже так привыкли к нему, что будете в нем ночевать? Нет? Так откройте люк. Отодвиньте два предохранителя сзади и открывайте.

Это была та же камера, которую он покинул неопределенное время тому назад. Как он снова оказался здесь, было непонятно. Кедрин вылез из скваммера, запутался в проводах, сорвал манжеты и шлем и кинул их в люк. Ему захотелось лечь и лежать, не двигаясь.

— Ну, ничего, — сказал Герн. — В первый раз бывает еще и не так.

— Бывает, — сердито сказал Кедрин, не поднимая глаз. — Будет, если тебя уносит за десяток километров…

— Интересно, — сказал Герн, — о каком это десятке километров идет речь, если длина троса пятьсот метров, и вы даже не использовали его до конца.

— Он отцепился, ваш трос.

— Любопытно, чем мы в таком случае втянули вас в корабль! Учитесь определять расстояние в пространстве. Это нелегко — нет перспективы. Хотя,

— он взглянул на Кедрина из-под нависающего лба, — вы, наверное, вообще не пожелаете у нас оставаться? Хочется на Землю, а?

Кедрин зажмурился, коротко вздохнул и сказал:

— Почему же это — не пожелаю? С удовольствием. Только сейчас я хочу спать.

— Сначала обед.

— Есть и спать.

— Еще бы! — сказал Герн. — Ничего. Другим приходится сейчас куда труднее.

Кедрин знал, кого Герн имеет в виду.

5

На орбите Трансцербера все по-старому, или вернее — по-новому. Все заняты своими делами и старательно делают вид, словно ничего и не произошло.

Это не так трудно: у них есть предмет для размышлений. Что же все-таки случилось? Ответить на это не так просто и вряд ли вообще возможно.

Схлынуло нервное напряжение, стало возможно думать о происшествии объективно. Правда, участникам и даже жертвам происшествия (а ведь именно в такой роли выступает сейчас население «Гончего пса») не так легко обрести нужное для этого спокойствие. Но они пытаются.

Капитан Лобов сидит, поглаживает щеку и думает: хорошо, что успели развернуться и дать импульс. Иначе им здесь было бы не до споров. А сейчас

— пускай себе полемизируют. Все естественно: одни защищают механику, другие — электронику. У каждого человека есть что-то излюбленное в каждой области; в области аварий — тоже. А если отрешиться от пристрастий? Тогда вообще ничего непонятно. Механика была так же надежна, как электроника, электроника — как механика. Плюс да плюс в результате дали минус. Формула проста, но есть одно затруднение: она противоречит всему, что известно из элементарного учебника алгебры.

Что же, придется передать на Землю все, что можно: пусть там тоже поломают голову.

Капитан размышляет, а ученые постепенно возвращаются к основной теме разговора; к проблеме Трансцербера. Это — настоящий костер, в пламени которого сгорают нервы. Тем более, что со Звездолетного пояса принята фотограмма: корабль доберется до потерпевших крушение самое позднее через четыре месяца.

Четыре-то месяца они здесь продержатся, даже пять. Риекст, хозяин энергии, подтверждает это, поскольку молчание, как известно, — знак согласия.

В конфиденциальном разговоре с инженером капитан Лобов позволяет себе допустить и иную возможность: что скорость сближения «Гончего пса» и Трансцербера, правда в микроскопических дозах, но возрастает. На этот раз Риекст, знаток приборов, соглашается с капитаном не только молчанием.

Но и они верят, что выход есть. Потому что на Звездолетном поясе знают капитана Лобова, а капитан знает Велигая, да и остальных тоже. Они не оставят в беде.

— Четыре месяца, — сказал Велигай. — Четыре месяца.

Он сосредоточенно глядел вперед, словно эти слова были написаны на противоположной стене.

— Если бы ты мог хоть час не думать об этом… — проговорила Ирэн.

— Я и не думаю.

Он был прав: он не думал об этом, как не думают о дыхании. Велигай сейчас именно дышал этим: судьбой капитана Лобова и его экипажа. Ирэн понимала, что изменить что-либо не в ее силах; оставался единственный выход — самой жить тем же. Извечное женское искусство… Она задумалась, но ничего утешительного не приходило в голову, хотя именно сейчас ей хотелось найти слова утешения.

— Не знаю, — произнесла она наконец. — Верю, что выход есть. Но не вижу его.

— Я тоже, — кивнул он. — Хотя схема проста.

Ирэн вздохнула. Велигай никогда не признавался, что бывают положения, из которых он не видит выхода. Признаться в своем бессилии — значит самому поверить в него, иными словами — потерпеть поражение еще до начала. Но от нее он не скрывал, что порой заходит в тупик. Ирэн понимала: даже самые сильные люди изредка должны на кого-то опираться. Пусть хоть на краткий миг. И она должна быть благодарна этому обстоятельству: иначе они, наверное, никогда не стали бы больше, чем товарищами по работе.

Может быть, это было бы лучше? Нет… И не надо беспокоиться из-за воспоминаний. Настоящее — вот оно, рядом. Его можно ощутить рукой, всем телом…

Она улыбнулась, благодаря настоящее. Ее улыбка не ускользнула от Велигая, хотя смысла ее он, разумеется, не понял; да и много ли таких мужчин, которые понимали бы хоть в одном случае из десяти точный смысл улыбки женщины — даже самой близкой?

— Нет, серьезно, — сказал он. — Схема крайне проста, но что я в тупике — это, к сожалению, факт.

Он взглянул на часы.

— Я побуду у тебя еще. Можно?

Она дала ему понять, что об этом не стоило спрашивать. Даже если бы она этого не хотела, даже в таком невероятном случае — все равно она бы заставила его остаться. Здесь он был словно наедине с самим собой, а только так можно спокойно думать.

— Схема, — сказал Велигай. — Схема, схема… Погрузившись в размышления, он часто машинально повторял вслух какое-нибудь слово. — Что же, все просто: корабль идет на орбиту Трансцербера; выполняет несложный маневр; забирает Лобова с людьми; возвращается на Землю. — Он усмехнулся.

— Цветы и объятия.

Она дотронулась до его лба. Он моргнул.

— Ну, да. Нужна малость: корабль.

— Не всякий, — сказала она.

— Да. Из четырех имеющихся категорий…

Она знала, что это за категории. Маленькие приземельские корабли с радиусом действия не дальше Луны; шарообразные планетолеты — «пузыри» — с ионными двигателями, дешевые и неприхотливые, но тихоходные, не забиравшиеся дальше Марса; специальные корабли с диагравионными двигателями, небольшие и быстроходные транссистемники, предназначенные для разведки и научных экспедиций (к таким принадлежал и «Гончий пес»); и, наконец, звездолеты — «длинные корабли», по терминологии монтажников, по размерам, мощности и степени сложности похожие на корабли трех предыдущих категорий так же, как орган похож на аккордеон или губную гармошку.