Светлана Тулина - Воображала Страница 21

— Я постараюсь… — говорит Воображала и смыкает кончики пальцев. Улыбка у нее сейчас отстраненная, словно думает она о чем-то своем, голова склонена набок. Разведя руки, она растягивает голубовато-оранжевые светящиеся нити — они ярко горят в незаметно наступивших сумерках и чуть потрескивают случайными искрами. Скрутив резким движением кистей рук эти нити в яркий жгут, Воображала ловко цепляет его зубами и, скосив на врача насмешливый взгляд, рывком головы перекусывает-обрывает. Теперь с ее пальцев свисают неровные обрывки, они качаются, мерцают, сплетаются, удлиняются, подчиняясь малейшим движениям пальцев, вяжут ажурное светящееся кружево. Кружево разрастается, вскипает пенными волнами, закручивается в спиральные вихри и вдруг взрывается с легким хлопком.

В первый момент после яростно-ослепительного кипения кажется, что все кончилось. Но глаза привыкают, и становится ясно, что это не так. Огненный шквал не исчез, он просто растекся, размазался, растворился в сиреневых сумерках. Полупрозрачные стены домов полны мерцающими огнями, пылают контуры фонарей, из-под колес спешащих мимо машин разлетаются волны огня и огнем горят следы немногочисленных прохожих. По небу беззвучными всполохами растекаются полосы северного сияния, на ветках деревьев, антеннах и ажурных прутьях балконных перил переливаются огни Святого Эльма.

Напряжение растет. Теперь уже, кажется, мерцает сам воздух, у любого движущегося предмета, будь то человек или машина, появляются длинные зеленовато-светящиеся шлейфы, словно в ночном море, где каждая капля горит холодным пламенем. Воображала вытягивает полупрозрачные руки над головой — между ними проскакивает длинная искра, потом другая, третья, искры сливаются в сплошной разряд.

Все больше людей останавливается, запрокинув голову, и на лица их ложится разноцветно-мерцающий отсвет. Теперь уже не понять — утро, день или вечер, на темно-фиолетовом небе распускается переливчатой аркой оранжевая радуга, и разноцветный светящийся дождь барабанит по асфальту, превратившемуся в темное зеркало. Между вскинутыми руками Воображалы с сухим потрескиванием сияет Вольтова дуга, а сама она давно уже стала полупрозрачной, проницаемой, словно набросок тушью — легкие тонкие штрихи по светящемуся фону.

Взвизгнув тормозами, останавливается машина, ее заносит, разворачивает поперек улицы. Какие-то люди появляются на балконах, распахиваются окна и нарастает смутный тревожный звон, он начался незаметно, а теперь усилился и перекрывает музыку кафе и уличные шумы, и даже шипение плазменного разряда, что держит Воображала в своих ладошках.

Подросток на противоположной стороне тротуара сосредоточенно смотрит на опустившуюся у его босой ноги оранжевую снежинку. Она размером с хорошее яблоко и больше похожа на светящегося ежика, чем на добропорядочную плоскую снежинку, и он некоторое время хмурится в явном недоумении. Потом переводит взгляд на зажатый в пальцах окурок и понимающе ухмыляется. Звон нарастает, и нарастает напряжение света. Теперь уже длинные искры проскакивают не только между металлическими предметами, они дрожащими раскаленными проводочками сшивают стены домов, деревья, машины, окутывают стремительной огненной паутиной замерших на тротуарах людей, сплетаясь в тонкое неверное кружево, обманчиво-прекрасное, готовое, казалось бы, рассыпаться от малейшего движения или даже просто от ветра, но тут же возникающее вновь, быстрое, почти неуловимое, сияющее, и нарастающий звон начинает казаться звоном этих сотен тысяч огненных струн, перетянутых до боли, до стона золотых нитей, готовых вот-вот лопнуть, взорваться, рассыпаться золотым фейерверком.

И — прозрачный силуэт со вскинутыми над головой руками, не силуэт даже, просто контур, очерченный по яркому фону еще более ярким, переходящим в абсолютный пересвет где-то на уровне локтей…

И — залитый ослепительным бестеневым светом тротуар, каждая трещинка на нем проступает неестественно резко — смятый фантик, бумажный стаканчик, пуговица, треугольный осколок стекла, окурок в губной помаде… Залитая этим же светом фигура врача — необычно плоская, словно вырезанная из картона, никаких тебе полутонов-рефлексов, только белое и черное, — одна рука рвет галстук, другая то ли тянется вперед, то ли отталкивает что-то, рот открыт. Видно, что он, задыхаясь, что-то кричит, но слов не слышно за усиливающимся звоном. Звон незаметно переходит в женский голос — высокий, звенящий, нечеловеческий, но завораживающе прекрасный. Он вытягивает из хрустального звона полукрик-полупесню без слов, на одной, до мурашек по коже высокой ноте…

Врач, шатаясь, делает пару шагов к Воображале, словно против шквального ветра. Он пытается схватить ее за плечо, но рука проходит сквозь очерченный пламенем контур и натыкается на витринное стекло. Он отдергивает руку. Трясет головой, что-то почти беззвучно кричит, машет обожженной рукой.

Силует подергивается стремительно крутящейся дымкой, полувой-полузвон чуть приглушается, сквозь него прорываются отдельные слова:

— … Вика!.. не надо… атит… ика…

Воображала стремительно обретает материальность, улица линяет, словно опущенная в кипяток акварель, фантастическая раскраска сползает с нее, как неумело наложенный макияж с пэтэушницы. Звон сходит на нет. Воображала — теперь уже совсем-совсем настоящая и материальная до больше некуда — смыкает руки, сдавливая вольтову дугу в маленькую шаровую молнию и швыряет ее в асфальт. Негромкий взрыв и вспышка служат своеобразным финальным аккордом и лишь подчеркивают наступившие после них сумерки и тишину. Тишина абсолютна — через пару секунд невольные зрители начнут приходить в себя, ахать, хватать друг друга за плечи и задавать дурацкие вопросы типа: «Ты видел!?» или «Что это было?!» Еще через пару минут они начнут чиркать зажигалками, переступать с ноги на ногу, греметь мелочью в кармане, хлопать дверями подъездов и говорить, говорить, говорить — с кем угодно и о чем угодно, лишь бы забыть об этой тишине, возникшей на пару секунд, пока все еще смотрят вверх, туда, откуда только что падал светящийся дождь…

И в этой тишине Воображала говорит неуверенно, нервно пожав плечом:

— Ну, вот… что-нибудь в этом роде… Как ты думаешь — подойдет?..

Врач кивает, с трудом оторвав взгляд от черной воронки в асфальте. Над воронкой поднимается дымок. Лицо у врача бледное, но почти спокойное.

Дребезжание игрального автомата. Взгляд на ту же самую сцену, но со стороны, метров с тридцати. Из того кафе, где круглые столики из толстого стекла. Голос, похожий на голос Воображалы, но более низкий, произносит с какими-то новыми незнакомыми интонациями: