Елена Хаецкая - Монристы (полная версия) Страница 21

Диккенс относится к этой пьесе с иронией, вполне понятной, ибо это естественное отношение реалиста к монризму. Я бы назвала это отношение отношением первичной литературы к литературе вторичной. Диккенс – отличный писатель и без монризма. Как только его герой попадает в типично монристские обстоятельства, Диккенс начинает иронизировать и тем самым увиливает от монризма.

Но отвлечемся от иронии, сопровождающей изложение сюжета пьесы. Она – произведение чистейшей воды монризма. Она второсортна, это явно не «Гамлет», но заслуживает ли она того, чтобы быть отвергнутой? Следует ли вычеркнуть ее из жизни только за то, что она второсортна?

НИКОГДА.

Она содержит возвышенные и благородные мысли, в ней действуют отважные и обаятельные люди. Ничему дурному она не учит. Напротив, она учит самым замечательным идеям, которые вырабатывались на протяжении веков.

Может быть, она так нелепа, что воздействует на зрителей в обратном смысле? Тоже нет. Она с триумфом шла в Портсмуте:

«Но когда появился Николас в своей блестящей сцене с м-с Кромльс, какие были рукоплескания! Когда м-с Кромльс (которая была его недостойной матерью) насмехалась над ним и называла его «самонадеянным мальчишкой», а он отказал ей в повиновении, какая была буря аплодисментов! Когда он поссорился с другим джентельменом из-за молодой леди и, достав ящик с пистолетами, сказал, что если его соперник – джентельмен, то он будет драться с ним здесь, в этой гостиной, пока мебель не оросится кровью одного из них, а может быть, и обоих, как слились в едином оглушительном возгласе ложи, партер и галерка! Когда он бранил свою мать за то, что она не хотела вернуть достояние молодой леди, а та, смягчившись, побудила и его смягчиться, упасть на одно колено и просить ее благословения, как рыдали леди в зрительном зале! Когда он спрятался в темноте за занавесом, а злой родственник тыкал острой шпагой всюду, но только не туда, где ясно были видны его ноги, какой трепет неудержимого страха пробежал по залу!»

Иными словами, пьеса воздействовала на публику именно так, как было задумано автором. В данном случае мы имеем дело с настоящим произведением искусства, поскольку оно полностью выполняет свою задачу.

В своей «Поэтике» Аристотель неоднократно говорит о сострадании и страхе как главных переживаниях зрителей трагедии. При этом страх может быть вызван при условии, что трагический герой не слишком сильно отличается за зрителя, ибо страх – это переживание за подобного себе. Сострадание же может быть вызвано лишь к герою, страдающему незаслуженно. Поэт в трагедии доставляет зрителям удовольствие «от сострадания и страха через подражание им». Посредством сострадания и страха трагедия очищает страсти. Это действие трагедии на зрителей характеризуется как катарсис (очищение). Трагическое встряхивает душу и мощным потоком эмоций смывает то, что пряталось в подсознании. С помощью этого внешнего раздражителя мусор на дне души пережигается.

Справляется ли с этой задачей пьеса, которую вышучивает Диккенс? Справляется, и много лучше, чем иные трагедии.

Поэтому говорить, что монризм не должен иметь прав на существование только вследствие того, что он является вторичной литературой, более чем необоснованно.

Итак, мы бегло очертили причины, почему монризм заслуживает того, чтобы о нем говорить. Приступаем к истории монризма, его происхождению, истокам и сущности.

Глава первая

Монризм – дитя европейского романтизма

«Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!»

Эти слова Мармеладова могут служить эпиграфом к рассуждению о социальных причинах возникновения монризма. От среды, которая «заела», геолог удирает в тайгу, биолог на Белое море, журналист – в редакцию, а тот, кому некуда идти, – в книги. Монризм – это мир несчастного человека, которому некуда удрать от действительности, кроме как в книги. Уход от мира будничного, серого, нудного, в мир опьяняющей красоты, сильных чувств, смелых людей – вот что такое монризм.

Может быть, именно здесь яснее всего видно, чьим сыном является монризм.

Конечно же, романтизма.

Романтизм завоевал европейскую культуру в конце XVIII – начале XIX века. Романтики были свидетелями значительных исторических событий, начиная с Революции и кончая утверждением Луи-Филиппа, которого изображали на карикатурах в виде груши и мешка с деньгами. Идеалы 1789 года рухнули. Стоило ли приносить столько жертв ради того, чтобы сытые наконец смогли диктовать голодным, не таясь и не лицемеря! История словно убыстряет шаги. Ее движение становится заметным. Поэтому романтики так часто пишут исторические романы. Они ПОЧУВСТВОВАЛИ историю. Они начали трогать ее руками. То общество, в котором они жили, было им глубоко отвратительно. Поэтому романтический герой всегда в конфликте с обществом. Он одинок, замкнут в себе, он горд, и на щите его написан девиз: «Не снисхожу».

«Когда вам будут говорить: это – романтизм, вы спросите: что такое романтизм? – и увидите, что никто не знает, что люди берут в рот (и даже дерутся им! и даже плюются! и запускают вам в лоб!) – слово, смысла которого никто не знает.

Когда же окончательно убедитесь, что НЕ знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского:

– Романтизм – это душа».

В начале XIX в. возникает совершенно новая, очень своеобразная культура. Романтизм проявляется не только в литературе, не только в науках, но и в поведении людей.

Ю.М.Лотман пишет: «Отношение различных типов искусства и поведения человека строится по-разному. Если оправданием реалистического сюжета служит утверждение, что именно так ведут себя люди в действительности, а классицизм полагает, что таким образом люди должны себя вести в идеальном мире, то романтизм предписывал читателю поведение, в том числе и бытовое… Если реалистическое произведение подражает действительности, то в случае с романтизмом сама действительность спешила подражать литературе… В романтическом произведении новый тип человеческого поведения зарождается на страницах текста и оттуда переносится в жизнь».

Далее Лотман приводит такой пример. «Известен подвиг жен декабристов, его поистине историческое значение для духовной истории русского общества… Поступок декабристок был актом протеста и вызовом. Но в сфере подражания он неизбежно опирался на определенный психологический стереотип».

Он приводит отрывок из записок Басаргина: «Помню, что однажды я читал как-то моей жене только что тогда вышедшую поэму Рылеева «Войнаровский» и при этом невольно задумался о своей будущности. «О чем ты думаешь? – спросила меня она. «Может быть, меня ожидает ссылка», – сказал я. «Ну что же, я тоже поеду утешить тебя, разделить твою участь. Ведь это не может разлучить нас, так об чем же думать?»