Виктор Гончаров - Век гигантов Страница 21

— Например? — Николка или забыл, или совсем не слыхал этого вопроса.

— Как нам через Волгу-то перебраться? — повторил Скальпель.

— Вплавь, — не долго думая, отвечал фабзавук.

— Не годится, — возразил Скальпель. — Волга широка, мы потонем.

— Ну, вы что-нибудь должны придумать, — беспечно произнес Николка и задержал лошадь, чтобы, пропустив вперед мастодонта, ехать по широкой удобной дороге, оставляемой им. Скальпель принужден был над проблемой предстоящей переправы размышлять единолично.

Вторая неделя стояла на исходе от того момента, когда друзья, соорудив над мастодонтом, по идее Николки, балдахин и погрузив на него остатки своего домашнего скарба и железные поделки, случайно уцелевшие от разгрома, тронулись в далекий путь, убегая от зимы и одновременно ища встречи с представителями первобытного человечества. В самом начале, вместо того, чтобы идти на восток, они должны были взять южнее, так как на их пути тотчас же встали непроходимые болота и широкие озера — «остатки мезозойских морей», — сказал Скальпель. За две недели друзья имели множество опасных встреч с хищным зверьем и приобрели благодаря этому большой опыт в путешествии по первобытным джунглям. Этот опыт заставил их раз навсегда принять определенный порядок в своем следовании: впереди обыкновенно бежал Керзон, острым чутьем задолго предвосхищавший опасности; вторым шел гигант Малыш, не один раз принимавший на свои длинные и острые бивни зубастого или рогастого врага; третьим, верхом на Живчике, следовал Николка, вооруженный с ног до головы, а именно: винтовкой, топором, кинжалом и луком; с ним, примостившись на крупе лошади, обыкновенно ехал второй малыш — человекообразная обезьянка, у которой зрение и чутье ничуть не уступали в остроте Керзону. Николка с обезьянкой, таким образом, составляли тыл каравана. Впрочем, нельзя сказать, что они это свое назначение несли школьнически-прилежно, зато поведение их бесспорно было поведением школяров, улизнувших с неинтересного урока…

Малыш-обезьянка, об имени которой следует поговорить отдельно, с первого же дня привязалась к фабзавуку настолько безотносительно и безусловно, что она и спала, и ела, и развлекалась пением исключительно на его плечах. Это был маленький проказливый человечек, очень понятливый, все быстро схватывающий и запоминающий, кроме скальпелевского букваря и кубиков, до безрассудства обожающий головоломные трюки на верхушках деревьев и на спине добродушного мастодонта. Звали обезьянку Эрти, — так, по крайней мере, она называла себя. История этого наименования была такова:

— Слушайте, друг, — обратился Скальпель к Николке на второй день после пленения малыша, — ему нужно дать какое-нибудь человеческое имя.

— Смотря по тому, что вы понимаете под человеческим именем, — отозвался Николка, занятый сооружением балдахина.

— Что я понимаю? — Скальпель поднял брови и напряг соображение. — Ну вот, например, не дадите же вы ему такого собачьего имени, как Керзон?..

— Вы правы, — усмехнулся Николка, — такое имя не годится для славного малыша… И вообще, прежде чем нарекать именем, надо бы спросить его самого, как его зовут.

— Идея! — воскликнул Скальпель, ладонью отягивая себя по лбу. — Иди сюда, малыш, и отрекомендуйся нам.

Первобытный человечек находился в это время на одном из своих любимых возвышений — на спине гиганта-мастодонта. Он понял пригласительный жест Скальпеля и быстро спустился вниз по хвосту своего большого друга. Скальпель сосредоточил его внимание на своей персоне и произнес внятно, тыча себе в грудь перстом:

— Я — доктор Скальпель. Понял?

И еще раз:

— Доктор Скальпель — я. Понял?.. А ты кто?..

Малыш недоуменно пялил глазенки на ученого медика, но отрекомендоваться не спешил. Тогда инициативу взял фабзавук. Он поднял на руки обезьянку и, ударив себя в грудь, сказал:

— Коля.

— Къоль… — повторила сразу обезьянка.

Потом Николка прикоснулся к груди медика:

— Пель… (Для облегчения произношения он так назвал Скальпеля).

— Ффель… — сказала обезьянка, заблистав глазенками.

Потом он безмолвно прикоснулся к груди обезьянки.

— Эрти, — живо произнесла та.

Она, собственно, сказала «Мъэрти», но звук «м» так был глух, что фабзавук пренебрег им.

— Вот вам имя нашего нового друга, — сказал он. — Эрти — очень красивое имя и непохожее на собачье.

Скальпель, подавив зависть к удачливому фабзавуку, тотчас же ударился в филологические изыскания:

— Интересно… Малыш и убитую корову назвал именем «Эрти», и вожака обезьян, после того как он был убит — «Эрти», и всякое действие, вы заметили, связанное с убийством, он называет «Эрти»… Странно… Почему же для себя он тоже оставил это имя… Нет ли здесь связи со словом «смерть»?

— Он был ранен, — сказал Николка, — на нем была кровь; очевидно, это связывает его с убитыми.

— Может быть, — согласился Скальпель, — но я думаю, ведь он имел имя еще задолго до своего пленения, следовательно, и до ранения… Позвольте, позвольте! Как будто бы малыш говорит не «эрти», а «мъэрти»? Не так ли?..

— Мъэрти… Мъэрти… — подтвердил сам малыш, ручонкой ударяя себя в грудь.

— Ну вот видите? — подхватил Скальпель. — Здесь скрывается какая-то загадка. Несомненно, имя малыша имеет отношение к смерти… — И он глубоко задумался[1].

После этого прошло около двух недель. От своей пещеры друзья успели уйти километров на 700 с лишком. Природа и климат пока не обнаруживали каких-либо резких изменений, тем не менее ученый медик уверял, что зима определенно остается позади них. Пожалуй, он был прав: когда они находились в своей пещере, утренние заморозки с каждым днем делались крепче и продолжительнее, корочка льда в кадке для воды день ото дня становилась толще и толще, а ночи суровее и суровее. Теперь же зима как будто призадумалась — к завоеванным позициям она уже не прибавляла ничего: ночи продолжали быть студеными, но студеность их больше не увеличивалась. Пожалуй, Скальпель был прав: если они и не обгоняли зимы, то и не давали ей перегнать себя.

А сегодняшний день? Он ли не во исполнение Скальпелева уверения? Сегодняшний день прямо-таки удивителен. Он как будто стал на невидимой грани между холодным севером и жарким югом. Утром было прохладно, как никогда. (Это до степи, когда друзья проснулись под кудлатой кроной столетнего дуба.) Чахлая травка заиндевела и была подобна хрупким полоскам, выточенным из стекла: она звенела под ногами и ломалась. При дыхании — изо рта шел густой пар. Мастодонт недовольно чихал, а неугомонный Эрти совсем не пожелал спускать ног с Николкиных плеч. «Сни», — сказал он боязливо, что Скальпель не замедлил перевести, как «снег», — ведь по-латыни снег будет нике, а маленький Эрти, несомненно, принадлежал к индоевропейской расе.