Владимир Марченко - Нежный враг Страница 21

Со смертью старика Марусин облегчённо вздохнул. Он ещё не знал, кого потерял. Враг был надёжным и настоящим. И даже нежным. Но требовал с него, как с козла отпущения. Погрустив немного, Марусин вдруг осознал, что его жизнь стала пресной и скучной. Венька стал вялым и печальным. Новый воспитатель не придирался к Веньке, словно его и не было. Ошибся в расчётах. Не беда. Исправил навигатор. Подстраховал.

Из первых курсантов Марусин скатился в середнячки. И вот только тогда Венька понял, поэтому депрессия на него напала, как марсианский шакал. Врага не вернуть. Не воскреснуть. Он этого не захотел. Веня старался всё делать отлично, чтобы враг зеленел от злобы, видя, что он достиг небывалой высоты по шкале перегрузок. А теперь у него пропала цель в жизни. Ничего никому доказывать не надо. Живи спокойно и размеренно. Ненужно лезть из собственной кожи. Не стоит рвать жилы и напрягаться. Он часто с теплотой вспоминал своего верного и доброго врага, который делал его жизнь по-настоящему содержательной и великолепной.

«Хорошего врага надо заслужить, — думал Веня, стоя перед склепом-саркофагом воспитателя — Ивана Максимовича. — Он не был садистом. Он меня любил, поэтому требовал».

Связной

Ёрышкин собирал себя на работу. Ему нравилось ощущать холодную ткань пиджака, опускать ноги в просторные штанины брюк, а с галстуком просто священнодействовал. На работу ходил, как на праздник. Его худоватое лицо выражало деловитость и озабоченность. Серые глаза излучали восторженную теплоту, а загорелые с белыми полосками шрамов от рыболовных крючков пальцы просто казалось, трепетали в ожидании блокнота и автокарандаша.

В двухкомнатной квартире тихо. Павлика отправили на каникулы к деду и бабушке, а жена поднялась рано и умчалась на завивку, прихватив бельё в прачечную и химчистку. Когда заталкивал в ботинок ногу, раздался шум и щелчки.

— Привет, старик. Как житуха? — неожиданно спросил кто-то в его голове. На всякий случай Николай кинул взгляд в кухню, но там никого не было видно, кроме кота Мурзика, сидевшего на табуретке перед батареей отопления.

— Нормально. Вот на работу собираюсь.

— Мы тогда не познакомились, хотя это и неважно… Я спешил. Выкроил минутку. Если ты не догадываешься, то меня звать, так как и тебя. Мы с тобой… — Говоривший поперхнулся, его кто-то шлёпнул по спине. — Я знаю, что любишь рыбачить. Тоже обожаю это дело. Жаль — не можем встретиться, а то бы вместе побросали закидушки.

Ёрышкин причёсывался, глядя на своё загорелое лицо. Он почему-то не волновался, но глаза выдавали беспокойство.

— Всё путём. Со мной можешь говорить мысленно. Твоя информашка прошла, как из ружья.

— Ты откуда, Коля? — решился задать вопрос Николай Сидорович.

— Как откуда?

— Откуда говоришь? Ну, где живёшь и кем работаешь?

— Извини, старик, пока это тебе не осилить. Туманная штука я и сам не понимаю. Есть правда о тебе и обо мне. Ты потерпи немного. Сейчас не могу всего рассказать. Придёт твой срок.

Ёрышкина одолевали разные мысли. Он думал о своём здоровье, хотел обратиться к врачу, хотя голос успокоил его, сказав, что он не болен, что ему причитается за работу небольшой гонорар. Боялся, что его могут неправильно понять, поэтому не рассказал даже Аглае Петровне о своих разговорах с неизвестным Николаем. На всякий случай взял учебник для медвузов по психиатрии. О голосах там было написано много чего. Он подумал, что болезнь как-то нужно залечивать.

Закончилось лето. Ёрышкин всегда с волнением и тревогой ждал связи с двойником, который просил рассказать, как устроен электроутюг, каким путём ходят поезда, особенно интересовался Николай устройством фотокамеры и химикатами обработки фотоматериалов. Время как-то сглаживало впечатления от бесед. Прошел месяц, и он рассказал о том, как устроена кинокамера и кинопроектор, рассказал и о братьях Люмьерах. Он открыл энциклопедию и прочитал.

Связной сказал, что не могут придумать грейферный механизм для продёргивания плёнки.

— Старик, напряги воображение, чтобы я смог уловить размеры. Ерунда у нас тут получается. А люди должны ходить в кинотеатры, чтобы воспитываться на чудесных примерах.

— Вы обходитесь без телевидения?

— Не будем заниматься этим делом. Много времени придётся сидеть перед экраном. Это, старик, гиподинамия.

— Ты в параллельном живёшь? — спросил Ёрышкин.

— Почти что. Только сложней. Нам не всё разрешено у вас перенимать. Клонировать и нам запретили. А вот выращивать органы и заменять вместо больных — это можно. Что тебя интересует? …Давно сделали токоуловители. Проводами не пользуемся. Опасно. А вы всё ещё кабелями передаёте напряжение? Мы давно отказались. Кто запретил? Ты что с Марса? Сами. Бардак у вас, старик.

Двойник не выходил на связь долго. Незаметно для себя, Ёрышкин стал приветствовать знакомых глуповатой фразой: «Привет, старик». Неожиданно приветствие прижилось в редакции газеты, стало крылатой фразой.

Николай рыбачил у Коровьего брода. Добыл двух небольших налимов, намеривался поймать на живца щуку. Редкие листья болтались на осинках, в ржавой листве шуршали мыши, у дороги на кордон стучал по сухой сосне дятел. Пахло грибами и тиной.

Ёрышкин не услышал, а почувствовал, что по тропинке вдоль берега кто-то идёт. Не оглядывался. Поплавок дрогнул и поплыл от берега, вдруг задрыгался и нырнул. Николай подсёк. На крючке крутился, растопырив все свои колючки, большой ёрш.

— Здравствуйте, — раздалось за спиной. — Солидный экземпляр.

— Здравствуйте, — не оборачиваясь, буркнул Николай, приноравливаясь ухватить рыбу за спинной плавник.

— Распишитесь. Получите. …Ёрышкин?

— Не ошиблись, — швыряя в садок ерша, сказал Николай. Перед ним стоял парень с большой чёрной сумкой на груди. Он расписался в блокнотике, не глядя на бумажки, которые ему подал серьёзный незнакомец, быстро сунул в карман, так как колокольчик на закидушке отчаянно зазвонил. Клёв начался такой бешеный, что Ёрышкин отложил в сторону вторую удочку, принялся вытаскивать одного подъязка за другим. Попадались и красноглазые сорожки и продолговатые чебаки. Азарт настолько завладел Николаем, что он, потеряв бдительность, не стал вываживать рыбу, а по привычке хотел подсекать, но удилище изогнулось вдруг дугой и конец отломился. Подкрутил катушку, схватил сачок…

Вечером Николай, похлебав ароматной ухи, вспомнил о бумажках, которые ему зачем-то дал парень с большой сумкой. Достал из кармана рыбацкой куртки, разложил на столе и удивился. Это были денежные знаки, на которых изображены портреты представительного человека. Прочесть он не мог. Тексты были на неизвестном языке. «Отнесу их в музей, — подумал Ёрышкин, — пусть разбираются». Вдруг вспомнил, что пришедший человек говорил, не открывая рта, а его ноги не касались тропы, а как бы висели над ней.