Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного) Страница 21

Со стены вид действительно был лучше. Демосфен едва ли заметил беспорядок в порту - до рези в глазах он вглядывался в облако копоти и мгновения ему казалось, что он видит галеру. Очаг огня в море не затухал, черный дым расползался по ветру, придавливал маслянистым брюхом волны. И тем не менее, словно странное затишье возникло в гавани, наливаясь напряжением, силой, чтобы оглушительно лопнуть ослепительными китайскими искрами. Архистратиг еще сильнее сжал толстое плечо заверещавшего Распорядителя-экономиста, когда увидел наконец выдирающийся из черной кляксы "Дельфин".

Тело корабля было все исполосовано грязными мазками, нелепый миноукладчик исчез с кормы, а в парусе зияли многочисленные дымящиеся дыры. Впрочем, от ветра и так было мало толку - по эту сторону он окончательно задохнулся в лежащем на море облаке. Весельный ряд не был изломан, все гребцы оставались на своих местах, и галера приближалась к берегу. Однако Аристотель и не думал бежать - с кормовых огнеметов в невидимую в дыму цель вонзились две белые струи. Демосфен ничего не мог разглядеть в проклятой черноте, но Аристотель явно видел своего противника - огнеметы взяли теперь левее.

Это был самый длительный залп, который только могли позволить медные наконечники. Огонь раскалил их до цвета солнца, чешуйчатые накладки в виде мрачных горгон медленно оплывали как свечи, а палуба угрожающе дымилась. Командир расчета огнеметчиков сложил руки крестом, но Аристотель и сам понимал, что кормовые орудия теперь вышли из строя. Нужно было разворачиваться к врагу носом, но на это требовалось время. Огромное количество времени. Непозволительно огромное. Кормчие налегли на руль, "Дельфин" слегка накренился, левый борт сушил весла, но вот времени действительно не хватило.

Машина раздвинула языки пламени и надвинулась на галеру. Корабль оказался в самом невыгодном положении - бортом к врагу, и тот этим воспользовался. Стена огня обрушилась на "Дельфин", и все и вся вспыхнуло на ней как вымоченные в волшебном огне тряпки.

Растолкав охрану Геродот взобрался на стену, когда сражение, по большому счету, кончилось. Вытирая слезы то ли от копоти, то ли от горя, Архистратиг о чем-то шепотом говорил с Распорядителем-экономистом. Тот на удивление послушно кивал головой, хотя речь несомненно шла о деньгах. Демосфен только мельком взглянул на облаченного в броню, нисколько не удивился его появлению, лишь дав сигнал телохранителям - пропустить.

Из-за зубцов стены в небо поднимались два иссиня-черных столба дыма, и Геродот не мог сообразить - что горит в гавани? Чуть ли не на цыпочках подобравшись к краю, он выглянул в амбразуру. Море оказалось обезображенным двумя неряшливыми огненными пятнами, в середине одного из которых пылала галера. Непонятное почерневшее сооружение, похожее на диск для метания, испорченное отверстиями и заусенцами, висело над "Дельфином", нисколько не озаботившись тем, что языки пламени лижут его днище.

Геродот все-таки не успел увидеть эту часть истории. Она миновала безвозвратно, оставив лишь дым, пламень и головешки.

Тем временем воздушной Машине надоело поджариваться на собственном огне, и теперь она медленно удалялась от берега в сторону открытого моря. Геродот оторвался от печального зрелища и стал беспокойно оглядываться, пока не усмотрел прислоненный к соседнему зубцу сигнальный щит.

Солнце было сильнее огня, даже волшебного, а море не хотело гореть. Пожар в гавани стихал, ветер наконец прорвался сквозь плотные жгуты дыма, злые волны с тоскливым воем откусывали от искрящих пятен громадные куски и ласкали обоженные бока "Дельфина". Но врагу это было уже не интересно. В свист ветра вплетался механический гул громадной мельницы, Машина то приседала над волной, зачерпывая зелень, то взлетала повыше к солнцу, высушивая мокроты больного моря. И было в ее движениях какое-то оскорбительное равнодушие, издевательское безразличие к мимоходом сотворенному злу.

Насмешка заставляла сжимать чуть ли не до хруста зубы, а также придала силы - медный щит вспыхнул на солнце, послушные управляющим рычагам пластины сдвинулись, вогнулись, солнечный зайчик на боку улетающего противника сжался, вонзился в закопченный металл и прогрыз там большую дыру. Самодовольный гул разбавился визгом, Машина подпрыгнула вверх, осела, на боку расплывалась желтая оспина и из нее вытекала чернота.

Врагу это очень не понравилось и первый залп по городу он сделал даже не изменив курса. Пространство вновь прочертили сияющие линии, беспорядочно уткнулись в стены, в портовые строения, прошли над головами Архистратига и его свиты и упали где-то далеко позади.

Воздух вспыхнул. Пылали люди и камни, айперон сочился из невидимых туч, собирался на земле в бурные, жгучие потоки и прокатывался по улицам и площадям Галикарнасса, обращая граждан, рабов и путников в живые факелы, разжимая им рты и царапая коготками языки и гортани.

Мрамор трескался и на его розовой поверхности проявлялись страшные картины мучений каторжников карфагенских каменоломен, дерево испарялось, не успевая даже загореться, оставляя пустоты на месте деревянных сооружений.

Души мертвых из фамильных склепов, опасаясь покосившихся крыш, покидали свои жилища и плачущими тенями ходили по полису, хватая прохожих и жалуясь на несправедливость. Слепые в первый и последний раз видели свет, безумные теряли остатки разума, воры выкидывали краденное из окон, лжецы просили милости у обманутых.

Взяв первую и самую легкую добычу, ожиревший от обильной еды огонь лениво упал на землю, хватал за туники мечущихся граждан, но уже не был ни на что способен. Ему нужен был помощник - молодой, яростный, исходящий голодной икотой. Машина приближалась к городу, чтобы начать новую атаку.

Просверленная солнечным лучом дыра в ее обшивке почернела, оттуда поднимался нездоровый дым, как от заживо сожженной жертвы, левый бок слегка заваливался, а из огнеметов тонкими струями вытекала тягучая жидкость, словно слюна бешенного пса. Видимо враг полностью списал со счетов "Дельфин", на котором все еще бушевал пожар и он походил на погребальную лодку северных варваров, так хоронившие своих прирезанных в драках соотечественников на потеху публике и на проклятья жрецов.

Однако Аристотель был великий боец. Где-то там, среди ослепительной тьмы огня и чада в разрушенном механизме экипажа все еще сохранялись некие крепкие нити управления, неподдавшиеся мучениям и пыткам факелами, и которые не выпускал из горящих рук капитан, даже не пытаясь сбить с одежды надоедливые языки. От боевой мощи галеры почти ничего на осталось, сдетонировавшая начинка разнесла вдребезги один из носовых огнеметов, но второй, несмотря на потрескавшийся зев, все еще был готов к употреблению.