Александр Кормашов - Дочь русалки. повести и рассказы Страница 22

Виталик долго молчал, а потом засопел:

– Расписал уж, можно подумать. Ну, чего, ну сильные впечатления детства. Вот я однажды тонул, тоже снилось, как…

– Виталик.

– Мм?

– Это же не мое детство! И не мой отец.

4

В понедельник с утра мы сидели в кабинете начальника местного отдела милиции. Не включенный, но грозный на вид диктофон стоял рядом с заварным чайником и оттуда дырочкой микрофона целился в рот майору.

Впрочем, Виталик долго не засиделся, он умчался снимать молодых поварих в столовую Леспромхоза. Скоро его я не ждал: в камере нас, конечно, кормили, но Виталика надо еще и питать.

Майор скреб ногтями щеку и задумчиво смотрел то в протокол задержания, то изучал наши с Виталиком заявления об избиении двумя пьяными милиционерами с последующем незаконным арестом. Юридически наш язык был не очень выверен, но за этот набросок весьма злой статьи я не мог себя упрекнуть.

Двое, теперь вполне трезвых, сержантов явились вскоре по вызову и получили по устному выговору от своего начальника. Они немного помялись и даже посидели на одном стуле. Потом, козырнув, ушли. Понимать это следовало так, что они принесли нам с Виталиком свои извинения.

– Но вы тоже меня поймите, Ярослав Германович, – повторял майор. – Молодые ребята, направлялись на помощь местному участковому обеспечить порядок на свадьбе, ну и… перестарались, скажем так.

– И скажем более, совсем в другом месте. Темной ночью да на большой дороге.

– Яро-слав!…

– Я всю понимаю.

– Ну, конечно, конечно. Вы сразу всё поняли! Вы же приехали и уехали…

– Ну, хорошо. Но в обмен на личное одолжение.

Майор заметно напрягся.

– В вашем районе когда-то жил Николай Семенович Иванёнков, год рождения тысяча девятьсот двадцать седьмой, русский, не судим, за границу не выезжал, номер паспорта… запишите, вот данные… записываете? Работал шофером леспромхоза на машине «Зил-157», государственный регистрационный номер 12—08 ВОЛ. Весною, во время сплава, был капитаном сплавного катера. Ну, это можно не записывать.

Майор записал фамилию-имя-отчество и номер паспорта.

– Иванёнков? Я что-то слышал про Иванёнковых. Вроде какие-то жили. Только не наши, не местные, но фамилия на слуху. Он вам родственник?

– Д-да. Дядя. Мать разыскивает. С войны. Я тут брал интервью у вашего министра. Анатолий Сергеевич очень помог. Да вы, наверно, листали журнал… Не листали?

Я полез в сумку, достал припасенный на этот случай номер, открыл разворот с интервью и подал журнал майору.

Про министра всё было правда. Именно по номеру «ЗиЛа», когда-то увиденному во сне, я узнал фамилию Иванёнков и где этот человек был отмечен жительством.

Ночь на вторник мы провели с Виталиком в районной гостинице, а утром нас разбудила женщина-милиционер и вручила официальную справку: Иванёнков Николай Семенович, год рождения такой-то умер такого-то числа, месяца, года, в результате несчастного случая на воде, (в скобках «утопления), номер свидетельства о смерти такой-то, похоронен там-то, родственники – не имеются.

Наш белый заморский джип стоял на площадке под окнами. Он был даже вымыт и блистал свежей ржавчиной. Однако глушитель казался приваренным намертво.

На кладбище мы не сразу нашли две могилы, но я без труда узнал лицо человека, смотревшего на меня со старой выцветшей керамической фотографии. Это был он. «Отец». Зато фотография на другом, стоящем почти впритык, и таком же сварном, железном, под красной звездой, но маленьком, «детском», памятнике не говорила ничего. «Леша Иванёнков», – прочитал я.

5

– Так, ты будешь работать или нет? Мы что, торчать здесь будет до конца века?

Виталик страшно ругался, и я его понимал.

Весь тот несчастный вторник, сразу после кладбища, мы носились по всей округе, как сумасшедшие, разыскивая свидетелей и нашли, наконец, моториста катера, Ивана Захарыча, списанного «отцом» в тот день из-за кашля. Вместе с ним рванули в деревню Устиниху, посидели там на высоком холме над рекой, помянули. Иван Захарыч рассказывал и водил над поймой рукой.

«Которы-то всплыли, дак уже не живые, – рассказывал Иван Захарыч, – а остальных там в рубке и нашли. Весь леспромхоз ревел. И от школы были венки. Не то он в седьмом был, не то в восьмом. С отцом повсюду вместе ходил, куда этот, туда и тот. Матка-то у них рано померла. А катер-от… Катер-от как на берег вытащили, так он и соржавел, никто на него не сел, так на металлолом и отправили. А хороший был катер, как сейчас помню. Водомёт. Мы с Семенычем вместе на курсы ездили, в Устюг, я на моториста сдавал, он по судовождению. Кажну Пасху, как пойду на погост поминать родителей, так я и Семеныча помяну… – Иван Захарыч зашмыгал носом. – Золотой человек-от был, душа-человек, и вот так… А вы сами-то кем ему будете? А, ну, понятно. Семеныч как-то говаривал, что в плену у немцев сидел, в Мюнхаузене, кажись. Сам-от он не от нас… Дак чего еще насчет пацана? Не нашли пацана. В гроб пустой земли горстку бросили да воды речной кружку вылили, да вот так и зарыли. Его, видать, в затор тогда затянуло. Не разобрали тогда затор. Вода упала, ничего не успели. Летом уж начали было разбирать, дак дожди пошли, чистое опять половодье, и тогда же начало мыть, вон под тем берегом… Видите осыпь-то? Русло разом в вбок увело. Так все бревна наши тогда и замыло. Там небось и лежит где-нибудь, да теперь не найдешь. Ну – вечная память рабу Божьему Николаю и отроку Алексию, царства небесного, светлого места обоим, помянем, оно!»

Когда мы вернулись в гостиницу, я лег на кровать и отвернулся к стене. А что, собственно, о себе знаю?

Так прошли и среда и четверг. Неделя подходила к концу.

В моем блокноте не прибавилось ни строчки к тому, что сам про себя я обозначил физиологическим очерком. Правда, на диктофоне кое-что накрутилось, но только благодаря тому, что плюнув с утра в направлении моей кровати, Виталик совал диктофон в карман и в течение дня, болтая то с тем, то с этим, незаметно нажимал кнопку. Он уже изучил этот городок вдоль и поперек, подружился со всеми, с кем было нужно, и скорешился с теми, с кем вовсе не полагалось, (поскольку последних везли отсыпаться в уже обнюханную нами кутузку).

– Ну ладно, – приходил он ругаться, – тему мы запороли, и хрен с ней! Тогда поедем домой, чего торчать здесь? А вот ведь… – и он разводил руками: «сударь, я могу и откланяться!»

Он, точно, мог бы откланяться, но тут в район прилетел областной драматический театр, и всё изменилось. Артистов посели в гостинице, так что Виталик мгновенно перенацелил свой фотоглаз. Собственно, это было уже его чисто личное дело: сколько пленки тратить на мой ненаписанный очерк, а сколько бесценных кадров изводить на актрис. Все равно половина из них ушла на одну – травести из «Маленького принца», она же инженю из «Истории любви»…

Тут бы полагалось взять некую длинную, драматически выверенную паузу, помолчать, сказать «да», а потом откашляться и добавить что-нибудь вроде «это была она» или «так возникла она». Но в жизни все было проще, ровнее и текло своим чередом. Никакой сценической паузы не предполагалось. Да и в груди моей ничего абсолютно не всколыхнулось. Более того, я даже обидел Виталика, обозвав эту плоскогрудую «плоскодонкой с мотором». Это когда тот заманил ее к нам, на чашечку чая, а она тут же встала и ушла – искать заварку для чая.

Наша ссора с Виталиком еще не успела набрать оборотов, когда девушка вернулась назад. Она была в темной, закатанной до локтей рубашечке, в голубых джинсиках, в больших, в половину лица очках с минусом, которые, впрочем, не уменьшали ее огромных сиреневых глаз и даже не подводили к норме. Лобик ее прикрывала короткая челка цвета и жесткости тростникового веника, да и вся прическа была мальчишеской, под парик.

– Мальчики, мальчики, – сухим сценическим голосом потребовала она, – Будем пить чай.

Виталик остыл быстрее, чем чай. Вскоре я встал, сказав, что должен идти, потому что у меня назначена встреча.

«Врун», – ответила она взглядом.

Не знаю, что ей мог наплести про меня Виталик, но взгляд меня резанул. И не просто так резанул. Резанул как-то очень знакомо. Словно повторилась та ситуация, когда однажды в Москве, на выставке обнаженной натуры, я услышал в интонации Гели намек на слово «убивец». Но я не придал значения, решив, что это обычное дежа вю. Слишком уж они были разные, да и жили в слишком разных мирах. Мне и в голову не могло прийти, что меж ними существует какая-то связь. Тем более, до того момента, когда брат Роман скажет, что она типичная маугли, еще было далеко.

Ее звали Ольга.

Если бы не Виталик, где-то в душе непоколебимо уверенный, что любой журналистский текст только портит его замечательный фоторяд, мы бы ничего не родили. Тему, конечно, я провалил, текст вышел рваный, скукоженный, в общем – дрянь, однако уж не настолько, чтобы Главный взрычал «халтура». Правда, фотографии все равно выходили лучше. Виталик больше не спешил уезжать, он был явно в ударе и всё норовил выдавить меня из номера, мечтая запереться там с Ольгой вдвоем. Последних два вечера я дежурно уходил в холл, к телевизору, не желая понижать свой статус до третьего лишнего.