Антон Первушин - Дорога к Марсу Страница 22

Самое смешное, что Карташов теоретически знал, как это делается. Школьный опыт, объясняющий механизм фотосинтеза. Всего-то и нужно – негатив, пара скрепок и время. Время, черт возьми, а не пара часов! А потом лист необходимо соответствующим образом обработать – разрушить стенки клеток, растворить хлорофилл и, наконец, окрасить крахмал. Как это сделать на живом растении, Карташов представлял смутно.

А кроме того – по спине пробежал неприятный холодок, – единственным человеком, способным это сделать, был он сам. И вовсе не из-за знания ботаники. Просто рисунок на листе, четкий, как настоящая фотография… Андрей сглотнул.

– Яна?

12

Время раскрывать карты

Ярослав Вееров

Аникееву не спалось. Смутно было на душе у командира корабля, смутно и тревожно. Слишком много странностей, слишком много необъяснимого. И совсем уж нехорошо с психологической обстановкой. Казалось, коллеги только изображают работающий экипаж, а на самом деле круглые сутки обдумывают, как срочно телепортироваться на Землю.

Почему в бортовой библиотеке нет ни единого файла по психологии или психиатрии, не говоря уже о пси-методиках? По удалению аппендикса есть, по рыболовству и пчеловодству есть. Нет файлов с обычными наработками Института медико-биологических проблем по совместимости экипажа. Ничего. Зато в главном компьютере обнаруживается трижды продублированная специализированная плата для расчетов сложных задач небесной механики и космической навигации.

Далее. Некий небольшой модуль, складской-два, как называют его американцы. Что там? Почему его нельзя отсоединить, решив тем самым проблему лишнего веса, ведь все необходимое хранится в собственно складском модуле?

Саботаж. Неделю исследуют несчастную кадку с салатом. Неделю обсуждают и перекладывают кучи с провиантом. Лишний груз не выброшен, траектория не изменена, гонку китайцам проигрываем.

Главная загадка – экипаж. Аникеев полагал, что его, ведущего специалиста по нью-эйджевым технологиям и пси-методикам, взяли для проверки каких-то эффектов длительной изоляции. Но вот они летят. И что же? Прочие члены экипажа также тренированы на пси-методиках. Карташов с Гивенсом-младшим – четко выраженные медиумы, только почему-то об этом не догадываются. Жобан живет под чужой легендой. В прошлом месяце отмечали его день рождения. Дата оказалась французу эмоционально чуждой.

Если сейчас выйти из каюты, то на центрифуге обнаружится спящий Жобан. Он теперь все «ночи» проводит на центрифуге. Крутится с ускорением в один «жэ» и дремлет. А Бруно в командной рубке смотрит на Землю, на то, что от нее осталось. И выражение лица у него – как у тормознутого садиста. Весельчак Бруно.

Аникеев выплыл из каюты. Так и есть, неспешно кружит центрифуга. Спит прихваченный ремнями Жобан. Лицо умершего ребенка. Центрифуга охватывает своим кольцом вход в командную рубку. Там Пичеррили. Оторвался от иллюминатора. Взгляд тяжелый, но бесцельный. Этот человек привык внушать, раскалывать чужую личность на безжизненные черепки. Этому подавай контакты не с людьми, а с кем-нибудь покруче…

– Они как два трехкаратника, команданте, – негромко произнес Пичеррили. – Диабло, где из них Земля, где Луна?

Аникеев лишь пожал плечами.

Бруно коротко хохотнул.

– Верно, какая разница? Вряд ли мы туда вернемся. Остается только шутить. Бруно Пичеррили ведь такой шутник, правда, команданте? И Жобан тоже шутник. Как это по-русски? Свой в дерево?

– Зачем валять дурака, Бруно? Ты отлично знаешь, как это по-русски.

– Последние две шутки были нехороши, но логичны, – мрачно произнес итальянец.

Аникеев глядел на блистающие в чудовищной дали бриллиантики Земли и Луны, и ему хотелось напиться.

– Например, шутка с салатом? Как это было сделано? И кем?

– О, это очень, очень просто. Портреты нанесены еще на Земле, потом глубокая заморозка без разрушения клеточных структур. Образцы хранились в морозильной камере, а главный повар теперь я. Ты, командир, понимаешь верно: это заготовки психологов, чтобы создать позитивную установку, но я пустил их в дело, чтобы сорвать космическую гонку. Не надо обгонять китайцев, командир. Ноль пятьдесят шесть астроединиц от Солнца – это очень, очень большой риск. Земля далеко, и нам надо теперь держаться вместе, как один. Пускай мы и не вернемся.

Итальянец небрежно вертел в пальцах персональную флешку. И флешка эта превращалась то и дело в золоченый тюбик губной помады.

– «Двойное зеркало», если не ошибаюсь? – заметил Аникеев.

– О! – Пичеррили уважительно поднял палец. – Я знал, что у тебя хорошая подготовка.

– Ты «ломал» Гивенса и Андрея?

– Я.

– И что?

– Ничего. Вероятно, в них разные личности, одна на другой.

«Знаешь, Слава… очень странно. Я точно помню, что в восемнадцатом я был переводчиком миссии в Китае и общался с Ху Цзюнем, и точно так же помню, что тогда же был в свадебном путешествии с Янкой. Как так?»

Бедный Андрей.

– И на кого же ты работаешь, Бруно?

– На очень могущественные силы.

– Какие?

– Неважно.

– Мы же теперь должны быть как один?

– Одно другому не помеха, команданте, одно другому не помеха…

«Логика есть, но это не наша логика», – отрешенно подумал Вячеслав.

Остронаправленная антенна на внешнем корпусе корабля, доселе смотревшая строго в сторону Земли, внезапно пришла в движение и совершила поворот на девяносто градусов. Впрочем, она недолго оставалась в этом нештатном положении – всего лишь несколько секунд, а затем вернулась в исходное…

В первых числах апреля для этой встречи было снято небольшое кафе на берегу Женевского озера. С веранды открывался вид на тихую в утренний час, словно спустившуюся с небес, озерную гладь в холодной туманной дымке.

Администрацию президента США представлял его советник по международному сотрудничеству, доктор Донован, переходивший вот уже с десяток лет из одного начальственного кресла в другое. Он ничего не советовал. Изредка заходил к главе государства, сообщал некую информацию. И президент всякий раз оставался доволен. Это госсекретарю директивы Круга просто доводились. А на вечный вопрос всех госсекретарей – почему мне следует придерживаться данной линии? – следовал обычный ответ: «Ведь вы состоите в Совете по международным отношениям и Бильдербергском клубе, в самой что ни на есть мировой элите, вы и так все знаете». А президенту Донован передавал слово в слово то, что просил сообщить Круг, ничего не требуя, ни на чем не настаивая. И президент чувствовал себя посвященным: он знал то, что никому в администрации больше не дано было знать.