Еремей Парнов - Пылающие скалы Страница 22

— Для природы достаточно, чтобы оплодотворились, развились и, превратившись во взрослых ежей, дали потомство всего две икринки, — прокомментировал Неймарк. — Лично мне, чтобы добиться хорошей статистики, нужно, чтобы оплодотворилось как можно больше. По счастью, это же требуется и тем, кто работает над воспроизводством морской фауны. Чем выше процент оплодотворённых, тем, естественно, быстрее восполняется убыль выловленных животных. В море этот процент низок. Природа слепа.

— Природа, может, и слепа, но нам с вами слепыми быть никак не годится.

— Интересно, Александр Матвеевич! — Рунова оторвалась от микроскопа и выключила освещение. — Я начинаю жалеть, что ушла от живой природы в ископаемые.

— Вам ли сетовать на судьбу, чаровница? Да одна ваша Атлантида стоит всех загубленных нами ежей!

— Ах, они настоящее чудо, эти ваши ежи! До чего благородный объект. Вот уж никак не думала…

— Объект действительно уникальный. — Сев на любимого конька, Неймарк принялся увлечённо жестикулировать. — Для современной генетики морской ёж почти то же, что горох для Менделя или мушка дрозофила для Моргана.

— Это связано со специализацией клеток? Расскажите, Александр Матвеевич, я ведь только понаслышке знаю. Зарылась в геологию, перестала следить за литературой…

— Не прибедняйтесь, милочка. Мне попадались кое-какие ваши работы. О том, что величайшей победой науки нашего века явилась принципиальная расшифровка генетического кода, вы, разумеется, осведомлены?

— Об этом осведомлена, — улыбнулась Рунова.

— Про то, что нуклеиновые кислоты открыли новую эру, знаете? Знаете… Однако, несмотря на то что в принципе мы научились синтезировать белки, далеко не на все “почему?” удаётся дать ответ. Никто, например, не может сказать сегодня, как и в какой момент клетки в организме делаются разными. Действительно, после оплодотворения клетка начинает делиться. Геометрическое удвоение как будто бы должно было привести к появлению миллионов одинаковых клеток. Но на самом деле получается совсем иное. Клетки в какой-то момент, то ли сами по себе, то ли под влиянием неизвестной команды, вдруг начинают приобретать специализацию. Одни группы клеток, грубо говоря, образуют глаза, другие — сердце, третьи — пальцы. Вот пока и всё, очаровательная, что я могу вам сказать.

— Но почему вам нужны именно морские ежи?

— По многим причинам. Во-первых, уридин, содержащий радиоактивную метку углерод‑14, особенно легко проникает в их клетки. Во-вторых, а может быть, именно это обстоятельство и явилось определяющим, ёж дает до восьми миллионов икринок.

— Все они легко умещаются на языке! — засмеялась Рунова.

— Увы, — развёл руками профессор. — Однако восемь миллионов это не шутка. Ведь чем больше исходных единиц, тем лучше статистика. По той же причине на морских ежей уходит совсем немного дорогостоящего меченого уридина.

За дощатой стеной послышались переборы гитары.

— Кому-то неймётся, — сердито пробурчал Неймарк. — Ведь как-никак рабочий день.

— Не будьте столь строги, профессор. Вспомните свою молодость.

— А я и не забываю. Мы, прекраснейшая, были иными.

— Это вам теперь так кажется. Тоже, небось, на гитарах бренчали. И за барышнями ухаживали. Или нет?

— Не знаю, — буркнул Неймарк. — Может, вы и правы.

— Нет, правы, пожалуй, вы. Ведь через вашу юность прошла война. Поэтому вы целиком и полностью правы, милый и добрый Александр Матвеевич. Только не мне об этом судить.

— Как, разве вам не нравится Бухта?

— Бухта мне очень нравится. Зато по части эффективности исследований и хорошего настроения у меня слабовато. Никак себя не найду, вот в чём дело… Да шучу я, шучу, — взмахнула руками Светлана Андреевна, увидев озадаченно вытянувшееся лицо Неймарка. — Не обращайте внимания на бабьи капризы… Спасибо, дорогой мой, за увлекательнейший рассказ. Не стану вам больше мешать, — она решительно поднялась и взяла сетку с мидиями, от которой осталась на линолеумном полу солёная лужа. — У меня тоже дела. Поручено хорошенько провялить этих товарищей.

— Зачем?

— Это пока секрет. Вечером узнаете.

Возле бунгало она застала Серёжу Астахова, который тянул телефонную проводку.

— Вечером сможете говорить с кем хотите! — он потряс над головой новеньким аппаратом.

— Так уж и с кем хочу? — усмехнулась Рунова.

— Конечно! Ведь десять точек… пока.

— Я прочла вашу работу, Серёжа, — Светлана Андреевна швырнула мидии на веранду и вытерла руки лопухом. — Весьма впечатляющий свод, да, весьма… Что же касается фотографий, то они абсолютно неподражаемы. Ничего подобного я в жизни своей не видела. — Она перевела дыхание и как бы вскользь уронила: — Но есть и ошибки. Я их все скрупулезнейшим образом перечислила… Уж извините за “ловлю блох”.

— Что вы, Светлана Андреевна! — И без того оживлённый Астахов возликовал ещё больше: — Не знаю, как вас и благодарить!..

— Праздник, значит, не отменяется?

— Ни в коем разе. Можно будет даже припоздниться немного. Всё равно синоптики на завтра погоды не обещают.

Пунцовое солнце уже клонилось к закату, недобро пылая в горячих струях тумана, когда Рунова наведалась к своим распотрошённым мидиям. Вываленные на спиленный пень, служивший ей лабораторным столом, и облепленные мухами, они пребывали в самой поре. Даже слезу прошибало от специфического благоухания.

Море под остывающим солнечным шаром сделалось сизым. Сверху отлично было видно дно: нежно-малахитовые пятна песка, грязно-зелёные пучки зостеры, жёлтые, как кучи осенних листьев, кусты пупырчатых саргассов, и чёрные камни, и бумажная сечка сухих водорослей — вся сказочная мозаика недобро присмиревшей стихии.

У берега вода выглядела сумрачно-изумрудной, как сумрачный зрак в глубине замшелого колодца, но, чем дальше, тем светлее становился её серо-голубой отблеск, простроченный зеркальными лентами. У бухты Паллады море уже дымилось клочьями серо-сизого флера. Чёрной прозеленью старинных медяков выступали из этой мглы горы с ржавыми пролысинами глинистых осыпей.

С заходом солнца начался долгожданный лов чилима — самая увлекательная охота на свете. Прямо из раздвижного окна бунгало Астахов выбросил вниз кабель в резиновой изоляции, который давал питание мощной лампе с огромным рефлектором. Лампу опустили в воду, и праздничный аквариумный свет ударил в висящую над дном сетку, в которой уже лежали мидии с изысканным душком. И, словно бабочки вокруг свечи, закружились в электрической воде сильфидоподобные существа. Саламандры заплясали в огне. Они носились, рыжеватые, почти красные, в сквозном свете, и глаза их сверкали, как стоп-сигналы ночных машин. Привлечённые светом и запахом мидий, спешили они из зарослей подводной травы. И этот парад был столь же великолепен, как и парад бабочек. Только на бабочек всем, в сущности, было уже наплевать — пригляделись. Зато за метанием чилимов, как издавна зовут в этих местах креветок, ловцы следили с напряжённым ожиданием, нетерпеливо и плотоядно.