Raptor - Тенебрариум Страница 22

Боковые места занимали двое мужчин кавказской внешности. Судя по их диалогам, это были нефтяники, работающие вахтовым методом. Более молодой из них, как только появлялась связь, тут же звонил какому-то Рафику, и долго говорил с ним не по-русски. Другой, что постарше, даже днём всегда говорил очень тихо, почти шёпотом. А ночью, перед сном, регулярно делал намаз. Сначала мне было не по себе рядом с этими двумя, но потом я к ним привык, и даже проникся большим уважением, нежели к шумным и невежественным соседям напротив.

Кстати, о них. Мужик в спортивном костюме явно затаил на меня злобу, с того момента, когда я отказался с ним выпить. Ну и пусть дуется. Пить с незнакомыми, в то время, когда везёшь такие деньжищи — это верх бесшабашности. Пускай ему жена компанию составляет. Или тот засоня с верхней полки…

— Будешь курицу? — с набитым ртом прервала мои мысли женщина.

Я вздрогнул, подумав, что она обращается ко мне, и уже загодя подготавливая максимально вежливые отказы. Но предложение было адресовано её похмельному супругу.

— Неа-нуеё, — одним словом промычал тот, тряхнув головой.

— На! — жена сунула куриную ляжку ему под нос.

— Не хочу, не надо…

— Бери, сказала, ешь! Чё ты как маленький?

— Да убери ты… Не буду, чё пристала?! — мужик оттолкнул руку с куриным окорочком.

— Ой, да ну тебя. Не хочешь — как хочешь, — женщина демонстративно бросила куриную ногу в кулёк, и продолжила уплетать кусок жареного мяса.

И едят, и едят, и едят… Почему большинство людей, оказавшись в вагоне поезда, первым делом начинают распаковывать свои продовольственные запасы, и тут же их поедать, как будто голодали до этого ни один день, и вот только теперь, здесь, в вагоне, они наконец-то могут насытиться вдоволь. Просто какой-то культ еды. На всём пути следования, меня сопровождает бесконечное шуршание фольги, пшиканье открываемых бутылок, звон ложек в стаканах, цоканье яичной скорлупы и… Тут я почему-то вспомнил про хруст французской булки и чуть не рассмеялся. Действительно, «как упоительны в вагоне вечера»… Надо завязывать с этими размышлениями. В конце концов, нет ничего плохого в том, что люди любят покушать. Может они таким образом дорогу легче переносят. Или просто набрали провизии больше чем нужно, и теперь стремятся как можно скорее её уничтожить, чтобы не испортилась. Это их дело. У меня же есть более полезные темы для обдумывания. Например, моя будущая книга.

Дух путешествия всё сильнее пронимал мою хронически одомашнившуюся душу. Этим надо воспользоваться. Новые впечатления всегда бередят вдохновение. К тому же, я заметил, что проказница-муза имеет обыкновение прилетать именно в такие моменты, когда ты сидишь без дела, и не знаешь чем заняться. Тебя ничто не отвлекает и можно спокойно пораскинуть мозгами.

Итак. Вот он, мой герой. Он путешественник. Авантюрист, готовый поставить на кон всё, вплоть до собственной жизни. Всё ради острых ощущений. Ради захватывающих приключений и…

— «Оптический телескоп»… Девять букв! — громко гаркнул мужик напротив.

Оказывается, он уже успел взять со стола сканворды, и, нацепив очки, деловито их разгадывал.

— «Рефрактор», — не задумываясь ответила жена, с набитым ртом.

— Ре-е… Фра-а… Подходит… Но тогда «древковое оружие» — «Глефа», а не «Глеха».

Он принялся черкать измусоленной ручкой мнущийся лист сканворда.

Откуда такие глубокие познания в астрономии? Я даже зауважал жующую тётку. Про оптические телескопы я, конечно, знал. Но то, что они, оказывается, «рефракторы» — услышал впервые. Надо внести пометку в свою «литературную базу данных». Пригодится. У меня-то по астрономии всегда был твёрдый трояк. А эта дама, наверное, отличницей была… Если, конечно, сама не астроном.

— «Автор поэмы „Мцыри“»… — продолжал вопрошать мужчина.

— «Пушкин».

— Девять букв.

— Тогда не знаю кто…

— Вторая «Е», четвёртая «М». Кто же это, мать его?

С литературой у дамочки дела обстоят хуже, чем с астрономией. Знает, что такое «рефрактор», но не знает, что «Мцыри» написал Лермонтов. Я про себя усмехнулся.

С верхней полки свесилась пара босых ног. Парень наверху поёрзал, поправил матрас, попыхтел, и снова лёг. Поглядев на него из-под очков, «эрудит» кашлянул, поплотнее свернул сканворды, и продолжил отгадывать.

Я решил воспользоваться примером своего соседа сверху, и завалился на боковую. Спать не хотелось. Поэтому я просто лежал с закрытыми глазами, слушая, как шуршат и возятся мои попутчики. Пока лежал, отметил для себя ещё одну закономерность, сродни тем автобусным доктринам, что про поручень и руку в перчатке. В плацкартном вагоне, если ты лежишь не на боковой полке, и имеешь рост более одного метра восьмидесяти пяти сантиметров — никогда нельзя вытягивать ноги. Потому что каждый проходящий по вагону считает своим долгом за них зацепиться. Даже если только пальцы высунешь за пределы полки, совсем чуть-чуть — всё равно заденут. Словно они преграждают им путь, как турникет. Вроде бы ничего особенного, а сон тут же улетучивается.

Подобравшись, я сделал вид, что дремлю. Может быть, я бы действительно задремал, но тут неугомонный сосед опять выдернул меня из потока вялотекущих дум.

— «Лермонтов», твою мать! «Автор поэмы „Мцыри“». Вторая — «Е», четвёртая — «М», шестая — «Н». Лер-мон-тов. Подходит!

Да неужели? Я облизнул пересохшие губы и улыбнулся.

Весьма довольный своей отгадкой, пассажир отложил ручку, зашуршал бумагой, очевидно переворачивая страницу, и зачитался какой-то статьёй. Судя по его сосредоточенному сопению, довольно серьёзной. Молчание продолжалось несколько долгих минут, и я уже стал отвлекаться от мыслей о своём чудном соседе, когда его каркающий голос опять заставил меня вздрогнуть.

— Конец света скоро наступит, — по традиции громко заявил он. — Всё. Немного осталось.

— Хватит тебе глупости городить, — ответила женщина. — Этот конец света каждые десять лет обещают, а он всё не наступает чего-то. Это о чём говорит? Враньё всё это.

— Ну, в этот раз уже всё серьёзно. Пишут, что там ошибки в расчетах были, раньше. А теперь всё точно…

— Какие расчёты? Кто там чего рассчитывал? В этих газетёнках всегда подобную муть писали, чтобы наивные дураки верили.

— А может и к лучшему, если он наступит.

— Эт почему это?

— Закончатся наши мучения. Весь этот произвол, бардак…

— Нэлза так гаварыть, слущайте, — вклинился в разговор один из горцев. — Трудости нам даются Всевищним, щтоби ми их прэадалэвали. Щтоби ми баролыса. Жизн — ест барба. Так мудрие луды гаварыли. Вот щто этот конэц свэт? Всэ умэрли и чо? Кому от это харашо? Зачэм это хотэт?