Орсон Кард - Истокологик Страница 22

Собственно, именно так составлялся любой индекс.

И только углубляясь в свой вопросник, Лейел начал замечать что-то необычное. Обычно ссылки привязывались к ключевым словам, поэтому, если хотелось подумать, не вызывая новых ссылок, достаточно было остановить взгляд на ничего не значащих или вводных словах, к примеру: "Как известно…" У любого человека, которому приходилось пользоваться индексом, это вошло в привычку.

Но, когда Лейел задерживал взгляд на таких вот словах, ссылки продолжали появляться. И вместо того чтобы иметь прямое отношение к тексту, иногда они смешили или переворачивали написанное с ног на голову. К примеру, он остановился на своем рассуждении о том, что археологические поиски «примитивности» бесполезны для того, кто ищет истоки человечества, потому что все «примитивные» культуры есть результат упадка куда как более прогрессивного общества, покорившего межзвездное пространство. Он написал фразу: "Весь этот примитивизм полезен лишь тем, что показывает, кем мы можем стать, если проявим беспечность и не сохраним наших хрупких связей с цивилизацией". По привычке его взгляд остановился на пустой части предложения, словах "кем мы можем стать, если". Никто не стал бы индексировать эту часть фразы.

Однако в департаменте Индекса ее проиндексировали. Появилось несколько ссылок. И вместо того чтобы углубиться в раздумья, Лейел отвлекся, у него возникло желание посмотреть, какой абсурд могут предложить ему индексаторы.

Одна из ссылок представляла собой детский стишок, который он знал, но давно уже забыл:

Ты возьми ракету,Оторви ей хвост.Оторви и брось,Он упал и пропал.

Почему индексатор привел в качестве ссылки этот стишок? Лейелу вспомнилось, как он и дети слуг, взявшись за руки, ходили по кругу, пока не произносились последние слова. Тут они падали на землю и хохотали, как безумные. Такие игры находили забавными только маленькие дети.

Поскольку его взгляд задержался на стишке, он переместился на центр, закрывая собой основной документ, а вокруг появились новые ссылки. Среди них была научная статья об эволюции этого стишка с рассуждениями о том, что его могли сочинить во времена первых межзвездных полетов на планете-матери, с которой человек начал покорение Галактики. Там ракеты могли использоваться для преодоления силы тяжести.

Вот почему стишок попал в индекс его вопросника?

Потому что он имел отношение к планете, на которой зародилось человечество?

Нет, это слишком очевидно. Ему пришла на помощь еще одна статья об этом стишке. В ней опровергалась идея о первых межзвездных полетах, потому что в более ранних вариантах стишка слово «ракета» отсутствовало. Наиболее старая из известных версий звучала так:

Ты сорви скорей цветок,Оторви ты лепесток.Раз упал, два упал,И цветок пропал.

Очевидно, указывал комментатор, слова эти ничего не значили. Поэтому в последующих вариантах дети старались заменить их другими словами, которые имели для них какой-то смысл.

И тут Лейел подумал, что знает причину, по которой индексатор связал этот стишок с фразой в его вопроснике: потому что стишок состоял из ничего не значащих слов, но мы хотели, чтобы в нем заключался какой-то смысл.

Может, это комментарий к попытке Лейела найти истоки человечества? Индексатор полагал, что они бессмысленны?

Нет, стишок привязали к фразе "кем мы можем стать". Может, индексатор указывал, что человеческие существа похожи на этот стишок: наша жизнь ничего не значит, но мы настаиваем на том, что в ней есть какой-то смысл. Разве Дит как-то не сказала ему что-то похожее, когда говорила о роли сказителя в общности?

Вселенной не характерна обусловленность. Но человеческий ум настаивает на ней. Поэтому мы придумываем истории, чтобы наложить причинно-следственные отношения на ничем не связанные события, которые происходят вокруг нас.

И на себя тоже, не так ли? Наша собственная жизнь ничего не значит, но мы превращаем ее в рассказ, мы сортируем наши воспоминания, выстраиваем их в причинно-следственные цепочки, заставляем их приобретать смысл, которого изначально не было. А потом мы суммируем рассказы о себе и называем это историей.

Детский стишок иллюстрирует сам процесс — от произвольного к конкретному, а потом мы думаем, что эта конкретика и есть истина.

Но каким-то образом все дети согласились с новой версией стишка. К 2000 году галактической эры на всех мирах существовала только одна версия, которая и сохранилась теперь. Как могло получиться, что все дети на всех планетах остановились на одной версии? Как прежняя версия сменилась этой? Не могли же десять тысяч детей на десяти тысячах планет одновременно до нее додуматься?

Конечно, она передавалась из уст в уста. Какой-то ребенок на какой-то планете придумал новые слова, и его вариант начал распространяться. Через несколько лет его использовали все дети в округе, в городе, на планете. Должно быть, произошло это быстро, потому что новое поколение детей появляется через каждые несколько лет: семилетние могли повторять новый стишок достаточно часто для того, чтобы пятилетние подумали, будто другого варианта просто нет. И через какое-то очень непродолжительное время никто из детей уже и не помнил, что раньше в стишке были совсем другие слова.

Тысячелетия вполне хватило для того, чтобы новая версия стишка распространилась повсеместно. А может, распространялись пять или десять новых версий, сталкивались, сливались, вновь возвращаясь на планеты, уже освоившие промежуточный вариант.

И пока Лейел думал об этом, перед его мысленным взором возникло странное видение: великое множество детей, которых связывали друг с другом строчки этого стишка, целая сеть, накрывшая все планеты Империи, сеть, уходящая сквозь время, трехмерная структура, соединяющая детей от начала времен.

Вырастая, каждый ребенок рвал связи со структурой этого стишка. Более не слышал слов "Ты возьми ракету…" и не мог взять за руку соседнего ребенка. Он переставал быть частью стишка.

Но его дети оставались в структуре. А потом внуки.

Все брались за руки, изменяясь от поколения к поколению, в нескончаемой человеческой цепочке, протянувшейся в далекое прошлое, к давно забытому ритуалу одной из планет, возможно, той самой, на которой появился первый человек.

Видение было таким ярким, что Лейел даже вздрогнул, увидев перед собой кафедру: его словно вырвали из глубокого сна. Тяжело дыша, он откинулся на спинку кресла, посидел, успокаиваясь, дожидаясь, пока сердце замедлит свой бешеный бег.