Журнал «Если» - «Если», 2006 № 12 Страница 22

Я сажусь рядом и приваливаюсь к ней спиной.

Смотрю на небо и вдруг показываю язык луне.

Если чего-то очень боишься, то покажи своему страху язык.

И попытайся рассмеяться, тогда страх исчезнет.

Я не помню, кто научил меня этому.

Навряд ли Старшая Мать, ее не интересуют такие глупости.

Ее интересует одно: как сделать так, чтобы все обитатели жилища не голодали, чтобы в бочках горел огонь и чтобы каждый год рождался хотя бы один ребенок.

Для чего и устраивают карнавал.

Я думаю о карнавале.

Мне очень хочется спать, спине тепло, луна, которой я показал язык, смотрит на меня уже не так устрашающе.

Про карнавал мы частенько говорим ночами, когда все взрослые уже спят.

С Белкой и Димоном, моим приятелем.

Это меня Белка недолюбливает, а Димону она строит глазки.

Недавно Димон мне сказал, что в этом году Белка хочет участвовать в карнавале — у нее уже начались месячные, и ей можно играть с мужчинами.

Будто бы об этом ей заявила Старшая Мать, когда Белка пожаловалась, что у нее между ногами кровь.

И тогда Белка сказала Димону, что вот он еще маленький, а она уже большая и будет участвовать в карнавале!

Внезапно я вижу какую-то тень, мне опять становится страшно.

Тень прыгает на колени и урчит.

Это тот самый котоголов, из-за которого я сегодня вляпался.

Наверное, пожалел меня и решил побыть рядом, чтобы мне не было грустно.

И чтобы отгонять ночной ужас.

Котоголов устраивается поудобнее, я глажу его по шерстке и вдруг решаю посмотреть на луну.

Она уже не такая грозная, всего лишь большой желтый шар, болтающийся в небе.

Между звезд, которых сегодня очень много.

Странно, иногда их меньше, иногда — больше.

Как-то раз мы с Димоном решили их пересчитать, но примерно через полчаса поняли, что это бесполезно.

Утром Старшая Мать долго смеялась, когда мы рассказали ей об этом.

И объяснила, что каждая из звезд — это такое же солнце, как наше. Только иногда больше, а порой и меньше. И их так много, что никто и никогда не мог их сосчитать.

Мне нравится смотреть на звезды.

Гораздо больше, чем на луну.

Я очень хочу спать, но мне нельзя этого делать.

Я пытаюсь думать о том, что сейчас происходит в жилище.

Играют ли там в биоскоп, и чему посвящена сегодняшняя игра.

Белка говорила, что даже матери света иногда играют в биоскоп для взрослых, будто бы в тот раз, когда ей удалось подсмотреть, Старшая Мать была совсем раздета и кружилась среди мужчин, будто танцуя. Белка испугалась смотреть дальше и убежала.

Небо стало совсем темным, хорошо слышно, как перекрикиваются ночные птицы.

Я перестаю думать о биоскопе и начинаю размышлять о том, что сейчас делает седобородый мужчина, который помог мне найти дорогу обратно.

Скорее всего, он спит, как спит и его собака.

Мне вдруг становится стыдно, что я не назвал ему своего имени, пусть даже этим я нарушил бы правило.

Но ведь он вывел меня из незнакомого леса в знакомые холмы и сам сказал мне, как его зовут.

Странное имя: Хныщ!

Скорее, даже не имя, а прозвище.

И собака его мне понравилась, а еще понравилась серьга.

В нашем жилище серьги носят только женщины и девочки.

Даже у Белки есть сережки — маленькие голубые камушки, которые иногда переливаются на солнце.

И глаза у Белки тоже голубые.

Спине становится холодновато, надо плеснуть в бочку из ведра.

Я встаю, котоголов сваливается с колен и раздраженно шипит.

— Подожди, — говорю я ему, — сейчас опять залезешь!

Ведро стоит рядом с бочкой, оно тяжелое — интересно, как Белка поднимала его?

Я подливаю в бочку, пламя вспыхивает ярче.

Опять можно сесть, котоголов снова вспрыгивает мне на колени.

Я вдруг понимаю, что мне безумно хочется увидеть какой-нибудь сон.

И лучше всего — тот самый, про огромные и серые дома с пустыми черными окнами.

— Город, — говорит мне во сне Хныщ, — я когда-то в нем жил!

— Там не живут, — говорю я, — там все мертво!

— Это тебе кажется, — говорит Хныщ, — там и сейчас, скорее всего, есть люди.

— А что произошло? — спрашиваю я.

Хныщ не отвечает.

Старшая Мать тоже никогда не отвечает, когда мы ее спрашиваем о том, почему живем здесь и куда делся искусственный свет.

— Маленькие еще! — говорит она. Или грубее: — Не вашего ума дело!

Хныщ, наверное, так никогда не скажет, а если решит ответить, то я услышу правду.

Но для этого мне надо будет опять идти в холмы и искать пещеру, в которой он живет.

Наверное, я сделаю это.

После карнавала.

А пока я должен караулить бочку с огнем и не спать.

Котоголов спит, а я не должен.

Хотя это единственное, чего мне хочется.

И я засыпаю, а просыпаюсь, оттого что котоголов будит меня, сильно прикусывая ухо.

Слышны голоса, кто-то идет.

Наверное, мне на смену.

Мне отчего-то совсем не стыдно, что я уснул.

И совсем не хочется рассказывать Старшей Матери приснившийся сон.

Я стою у бочки, огонь горит ровно, на всякий случай подливаю еще немного жидкости из ведра.

Котоголов тщательно моет мордочку лапками, а потом вдруг пропадает, будто его и не было.

Только совсем уже побелевшая луна все еще висит в уголке неба, будто напоминая, что незаметно подкравшийся свет вновь исчезнет, и опять восторжествует тьма.

С утра Старшая Мать собрала всех и объявила, что пришла пора готовить маски для карнавала и что на это отводится всего три дня.

Из года в год маски делались снова: старые сжигали сразу же, как наступало утро за последней карнавальной ночью.

Три дня и три ночи, когда большая часть жилища оставалась пустой, и лишь они, еще не достигшие возраста, в котором можно надеть маску, были на своей половине под присмотром одной из матерей, получавшей на это время звание «дежурной».

Тимус, Димон, Белка и остальные.

Еще в прошлом году Димон подбивал их убежать вечером в холмы и посмотреть, что там творится.

— Нас накажут! — сказала тогда Белка, и они остались. Дежурной матерью в прошлом году была Монка, и она предложила им поиграть в детский биоскоп, выбрав какую-то странную историю про девочку с замерзшим сердцем.

Девочку играла Белка, Димону же досталось быть мальчиком, который должен это сердце отогреть.

Тимусу нравились другие истории. Больше всего он любил, когда играли в Человека Летучую Мышь, но для этого требовалось много народу, на его памяти эту историю разыгрывали всего то ли два, то ли три раза.