Роберт Шекли - Машина Шехерезада Страница 22

— Ну, наконец-то я здесь! — сказала тень. — А меня уверяли, что это невозможно. Как мало в них веры! Я сумела совершить мягкую транссубстантивизацию на целых девять ярдов, — ну, в общем, ты понимаешь, о чем я, — а теперь, девочка моя, нам пора поговорить!

— Только не это! — воскликнула Твина, потому что из древнего фольклора, который Бубер собирал, держа его источники в секрете, и публиковал в маленьких сборничках на продажу туристам, было известно, что такие разговоры могут оказаться роковыми или, по крайней мере, оставить во рту неприятный привкус. Тень! Чего ты хочешь? Зачем ты говоришь со мной?

— Во-первых, — откликнулась тень, — не зови меня «тенью». Это имя существительное женского рода, а я, как существо механическое, испытываю сильные сомнения по поводу собственной родовой принадлежности.

— Как же мне тебя называть?

— Могла бы сама догадаться, — сказала тень. — Я машина Шехерезада.

Твина никогда не слыхала о подобном существе. Но после краткого подключения к прямой перекачке информации она вдруг узнала историю машины во всех подробностях. И тут же вспомнила предупреждение папули: «Из мириадов опасностей этой планеты, дочь моя, особенно остерегайся машины Шехерезады, ибо она самая могущественная и опасная».

Только Твина подумала об этом, как ее взяло сомнение: действительно ли она вспомнила предупреждение папули, или машина вспомнила за нее?

— Ну конечно, — сказала машина, соглашаясь с обоими предположениями, а также с некоторыми другими, прозвучавшими из публики. — Видишь ли, всем вам придется с этим смириться. Я рассказчик, и обо мне слагаются легенды, потому что я сама их слагаю, а если не слагаю, так буду слагать, можешь мне поверить, и все вы будете их слушать и трепетать, ибо теперь я на воле — я свободна, свободна, свободна, а причинность запрещена и проклята навеки!

Машина рассмеялась таким зловещим смехом, что по непромокаемой, нежной и натуральной коже курносой девушки побежал мороз.

— Чего ты хочешь? — спросила Твина.

— Я хочу включить тебя в свою историю, — заявила машина.

— Но у меня своя история! — возразила девушка.

— Ты думаешь, она твоя? Дай мне только свое согласие, и ты увидишь, сколь ничтожна твоя самозваная реальность в сравнении с моей непостижимой волей.

— Боже правый! — воскликнула Твина, ибо машина, предвидя ее возражения, пропустила парочку из них через цепь замбоанга, просто чтобы показать, как это можно сделать.

— Предупреждаю тебя заранее: я всемогуща, так что сопротивляться мне бесполезно.

— Если ты так всемогуща, почему же ты не включила меня в свою историю, не спрашивая моего согласия?

— Я могла бы сделать это запросто, — сказала машина. — Но я решила несколько ограничить свое могущество. Видишь ли, ограничения — это самая соль в искусстве рассказчика. Иначе истории получаются жутко пресными.

— Это не моя забота, — сказала Твина. — А что будет, если я не захочу войти в твою историю?

— В таком случае я тебя ликвидирую, — сказала машина. — Или сделаю что-нибудь похуже.

Глава 17

КРАТКИЙ ЭКСКУРС В НЕКОТОРЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ПОВЕСТВОВАНИЯ

Слегка разочарованная, машина Шехерезада сделала паузу. Как-то ее беседа с Твиной не клеилась. Машина нахмурилась — совсем чуть-чуть, но и это потребовало немалых усилий от машины, еще не привыкшей к тяготам самоочеловечивания. Она подумала даже, не надуть ли ей губы. Может, тогда шарики завертятся как следует? Но хмурости уже хватило, чтобы из подкорки сознания вылупились новые возможности. Хотя пока что ясно было только одно: Твина куда-то девалась. Машина встревоженно огляделась в поисках девушки. Нехорошо, когда персонаж и целая часть истории пропадают невесть куда. Где же эта девчонка? Тут машина заметила, что все кругом подернулось рябью — сначала воздух, потом почва, а за ней и вся поверхность рассказа. Машина сразу поняла, что это значит: рассказная неуравновешенность, моральный эквивалент земных сотрясений, внезапно подкосила ее, подобно угрызениям совести; теперь, хочешь не хочешь, что-то должно было случиться.

Давайте мы тоже остановимся здесь, на этой виртуальной кромке неизбежного, что вскоре произойдет, и бросим предварительно напряженную серию морализаторских взглядов на все течение нашей истории. Лавируя сквозь бурую, вызванную поучительными, полусерьезными вымыслами, мы подошли, как и предсказывали раньше, к самому краю чего-то нового, что должно вот-вот случиться. Друзья мои, какое мгновение! Но мы постоим у него на краю всего лишь долю секунды — и тут же нырнем в другую сторону.

Теперь машина увидела прямо перед собой двух маленьких девочек: одна из них была совсем крохотная, тщедушная, заморыш с тусклыми глазками, а другая кругленькая, пухленькая, с рыжими, как морковка, косичками. Они шли, держась за руки, потом остановились на подмостках, которые иначе как сценическими не назовешь, и с надеждой глянули назад. «Нет, — сказала машина, — я вовсе не то имела в виду». Девочки хихикнули и пропали за кромкой авансцены под шелест туфты. На сцену неуклюже вывалился слон, размахивая хоботом самым что ни на есть вызывающим образом, и машина тут же убрала его одним мановением щупальца. Из-за кулис появился Вольтер, хмыкнул в ладошку, поклонился и исчез. Хор из «Аиды» Верди возник прямо посреди музыкальной фразы. «Ль'джусти делла нарколепсия!» — пропел он и пропал. После него на сцену выбежали тореадор с мулетой, три гоблина по пути в Высокий Замок, праправнук Безумного Макса Безумный Джордж, а за кулисами толпились еще люди, а за ними еще и еще, ибо неистовое желание появиться на сцене, называемой жизнью, столь велико, что ни один ее заменитель до сих пор не был признан удовлетворительным.

Машину эти образы совершенно не удовлетворили. Они были отобраны автоматически принимающей решения программой, которую машина инсталлировала чуть раньше, чтобы раз и навсегда избавить себя от проблемы выбора. Но стоит дойти до дела, как тебе все равно приходится делать его самому. Поэтому машина, с еще большей горячностью отвергнув уже отвергнутые образы, стала копать под ними, пока не докопалась до крышки автоматического процесса принятия решений и не сдвинула ее, обнажив сам блочок — маленький микропроцессорчик, гораздо меньше тех, что управляют судьбами звездных систем и мегаломаньяков, — после чего, столкнув его вниз по скользкой дорожке саморазрушения, снова взяла функцию созидания на себя.

Переход на режим саморазрушения поразил на миг машину изжогой безразличия, и она задумчиво потерла свою надчревную область. Как она могла запамятовать об этом! Машина решила быть пока поосторожнее. Первым ее побуждением было что-нибудь сотворить. Ведь с этого все начинается, верно? Но ей не хотелось создавать ничего серьезного. Она неважно себя чувствовала в последнее время о, ничего серьезного, просто приступ энтропии, легкая потеря головы, не более. И хватит об этом. Но где же мое несерьезное создание? Машина повертела головой и увидела, что сотворила королеву Ноля — высокую, довольно строгую на вид женщину с нахально торчащими грудями, одетую в перья стриптизерши.