Геннадий Прашкевич - «Если», 2003 № 08 Страница 23

— Спужалась? — поинтересовалась Кика. — А ты не пужайся, хозяйка я здешняя.

— Это ты меня утопила? — девушка наконец разлепила перемазанные илом губы.

— Утопла ты сама, а я тебя спасла. Кабы не я, лежала бы ты сейчас в ямине да торфянела потихоньку.

— Спасибо, тетенька.

— А ты не спасибай зря. Таким, как я, вовсе спасибо не говорят, мне ваше спасение без надобности. Давай лучше думать, к какому делу тебя пристроить.

— Тетенька, отпустили бы вы меня домой…

— Ишь, что удумала! — Кика усмехнулась. — Так я тебя не держу, дверь не заперта. Только учти, тута над головой илу семь сажен. Умеешь в иле плавать, так ступай.

— Что же делать-то? — девчонка, все так же сидящая в углу, глянула на Кику глазами, полными слез. Не было уже в этом взгляде страха, одна глупая надежда.

— Вот и я думаю, что делать? — ворчливо ответила Кика. — Будешь со мной жить, станешь, как я, болотной хозяйкой.

— Я не хочу.

— Да кто ж тебя спросит, голубушка? Ha-ко вот, глони, — Кика достала из туесочка слизистый комок, протянула девушке.

— Что это? — утопленница плотнее вжалась в угол.

— Это, милочка, редкая вещь — слеза слизня. Как ты ее сглонешь, то память о прежней жизни тебе враз отшибет, и станешь ты мягкая да всему покорная, как тот слизняк. Тогда я тебя в кикимору переделаю, и будет нас тут две хозяйки.

— Я не хочу! — девушка затрясла головой.

— Не хочешь — не надо, — покладисто согласилась Кика, пряча драгоценную каплю. — Неволить не стану. Сиди тогда здесь. Ты рукодельству какому ни есть обучена?

— Обучена! — с готовностью заторопилась утопленница. — И прясть умею, и на кроснах ткать, и по канве вышивать могу…

— На коклюшках умеешь?

— И кружево всякое — на коклюшках и крючком…

— Крючком — это как? — заинтересовалась Кика.

— Просто это, просто! Я хоть сейчас научу, у меня и крючок с собой!

Девушка добыла откуда-то тонкую железку, приняла от хозяйки клубок тонко спряденных зеленых ниток, принялась споро вязать, поясняя, что и как делает:

— …крючком сквозь петлю нитку-то тащу… а тут — разом две. А можно одну нитку сквозь две петли, вот оно и закружавится…

Кика наблюдала за работой, молча кивала головой. Тому, кто всю жизнь рукодельничает, переспрашивать не нужно, он с первого взгляда науку перенимает. Потом спохватилась, сказала:

— Хорошо, ластонька, ловко у тебя выходит. Только давай сперва у огня пообсушись. Это мне, жабочке болотной, сырость на пользу, а тебе поберечься надо — простудишься, неровен час.

Верно, молодая утопленница устала бояться, потому что безропотно сняла сарафан, развесила его перед огнем, сама укутавшись полушалком, который Кика связала из клочьев линялой волчьей шерсти, набранной по весне на родном болоте. Нет лучше средства от простуды, чем волчья шерсть, недаром волк, покуда шкура цела, никогда не простужается.

Девчоночка отогрелась, и ее с ходу сморил сон, что порой нападает на человека, глянувшего в лицо жутковатой гибели. Иной, избежав опасности, по трое суток не спит, а другого сон валит, что топором. Кика притушила огонь — и без того в затинке натоплено, как и зимой не бывает, — прикрыла девчонку второй шалюшкой, а сама всю ночь просидела, разбираясь с плетеным кружевом, что выходило из-под стального крючка. Крючок понравился, хотя Кика не любила металла. Но это не беда, можно самой смастерить, из птичьей косточки, еще и лучше будет.

Кика, как и все ее племя, спать не умела и под утро выбралась наружу: набрать свежей тины и гусиных яиц на завтрак. Гуси как раз начали обустраивать гнезда, и Кика разорила одно, зная, что гусыня покричит сердито, а потом снесет новые яйца.

Вернувшись домой, увидала, что девушка проснулась и сидит за работой. Была она уже переодета в свое, а шалюшку аккуратно сложила. Такое дело Кике понравилось. Захотелось утешить бедняжку, сказать что-нибудь ласковое, но что можно сказать живому человеку, запертому в затинке?

— Ничего, девонька, привыкнешь. Ты, я вижу, работящая, а работящей везде хорошо. Не пропадешь.

Девчонка глянула затравлено и ничего не сказала. Видно было, что у нее на уме, но просьбишка осталась не высказанной.

«Ох, чует сердце, не привыкнет она, — подумала Кика. — Зачахнет девчонка, как пить дать. Может, надо было силком ее заставить слезу сглонуть? Или сейчас окормить?..»

Ничего не придумавши, Кика занялась обедом. Поела сама и девчонку поесть заставила, ничем не окормивши. Потом вдвоем уселись за работу — прясть, а то готовым ниткам уже конец виден был.

Тину прясть девка не сумела, пальцы не те. Вроде бы и тоненькие, и ловкие, а зеленые пряди размазываются слизью, не желая скручиваться в нить. Пришлось прясть самой, а помощнице отдать плетение. Та послушно делала все, что ни прикажут, на вопросы отвечала кротко и коротко, сама вопросов не задавала.

— Чего ж ты не спрашиваешь, зачем рукодельничаем? — не выдержала Кика.

— Зачем зря спрашивать? Работа и есть работа, ее делать надо.

— Хе!.. Моя работа не простая. Вот, смотри! — Кика отворила окошко, указав рукой наверх.

Окошко в затинке не простое, выходит оно в липкую, непроглядную мглу, но видать сквозь него далеко и ясно, словно в подзорную трубу. Хочешь — нижнее царство разглядывай, хочешь — на волю выгляни. И видно все, и слышно, только потрогать нельзя. И еще, всего обзора — не дальше болота. В своем царстве Кика хозяйка, а на чужое — и глядеть не моги.

На этот раз окошко открылось из-под низу. Густой ил казался полосами тумана, комья торфа висели среди болотной жйжи, словно черные клубы дыма. И лишь задавленный родничок на самом дне струил ледяную воду, омывая волшебный Стынь-камень. Плывун вогнутым небом нависал над головой, ограничивая кругозор.

— Красиво? — с гордостью спросила Кика.

— Страшно.

— Это потому, что ты еще не привыкла. Времечко пройдет, любоваться будешь — не налюбуешься. А работа моя — вон она, над головой. Плывун, думаешь, сам по себе стелется? Это же ковер болотный, его соткать надо. Слепому глазу в нем видны только белые корешки да зеленый мох, а на деле все это нитки, которые я спряла. Зеленые — из тины, белые — из пушицы. Придет срок, будем пушицу собирать. Ее прясть легче, у тебя получится. А на окна болотные, на няши да чарусы — самое тонкое кружево плетем, только малому куличку пробежаться. Плывун присмотра требует, заботы и починки. День пробездельничаешь, глядь — коврик и расселся. Получится не болото, а безобразие. Не пройти и не проплыть. И я без дела, и людям без пользы — один комариный звон. Потому и стараюсь. Вон, видишь, дырища? — это ты ее просадила, когда с тропки сбилась. Там работы на всю весну хватит.