Алексей Вебер - Аномальная зона Страница 23

– Вот придурок! – сквозь зубы пробормотал Семигорцев, и, обернувшись к дому Цирцеевой, предложил:

– Катерина, ты бы соседа своего, что ли, заколдовала, в жабу или лучше в козявку. Вся Глухаревка тебе только спасибо скажет.

Ведьма в тот момент безуспешно пыталась совместить перекошенные створки калитки. Оставив это занятие, она крепко по-мужски выругалась, и пояснила для тех, кто ни понимает, что таких козлов как ее сосед Колька ни одно колдовство, и вообще ни одна зараза на свете не берет.

Литературные выселки.

Когда они вернулись, в котелке над костром аппетитно булькала гречневая каша. Николая усадили поближе к огню и накрыли одеялом, но парня все равно продолжал бить озноб. Не помог даже горячий чай. Стуча зубами о край кружки, он в который раз пытался рассказать о том, что сотворила с ним ведьма. Как она издевалась, когда он уже заколдованный и недвижный висел под потолком погреба. Как тыкала вилкой в мужское достоинство. Заявляла, что лишь только продукт дойдет до кондиции, эту часть она отрежет и съест в первую очередь. Все эти ужасы Хрустов и Семигорцев уже ни один раз успели услышать по дороге. Предоставив охать и сочувствовать Сидорину, они перешли к обсуждению планов на день.

– Петя пускай пострадавшего выхаживает. Потом они вместе замерами займутся. А мы с вами продолжим официальную часть. Еще несколько визитов надо сделать. Теперь познакомитесь с местной творческой интеллигенцией. Правда, она тут не совсем местная…

Подробности Хрустов услышал уже по дороге. Они, снова шагали в сторону Глухаревки. Туман исчез, солнце, выглянув над елями, весело отражалась в лужах. На этот раз Хрустов даже узнавал некоторые повороты. Идти почему-то было легче, хотя на плечи снова давил рюкзак с подарками, предназначавшимися для еще одной местной знаменитости.

Как оказалось, в анклаве глухаревской аномалии уже несколько лет безвыездно проживал член Союза писателей Сергей Егорович Камышин. В период горбачевской перестройки, Камышин завоевал популярность как писатель гонимый коммунистической цензурой. Однако, несмотря на красивый слог и запоминающиеся образы, далеко не всем удавалось дочитать его романы до конца. Может потому, что его сюжеты были перенасыщены правдой жизни, а герои настолько этой суровой правдой искалечены, что от общения с ними всякая охота жить пропадала. Еще древние греки знали, что высокая трагедия хоть на короткий миг приносит в душу зрителя очищение. Как в темную ночь проступают в бездонной мгле неба огоньки далеких миров. Но небо над мирами Камышина так плотно было затянуто облаками, что редкая звездочка могла пробиться сквозь эту завесу. Однако Сергей Егорович заигрывать с читателем не собирался. В результате его, как и многих других героев времен "перестройки", постигло забвение. Изданные книги еще лежали на прилавках, но читатель в основной массе уже переключился на женские детективы. Иллюзорная реальность, полная интриг и выдуманных приключений, почему-то лучше всего выходила из-под пера представительниц прекрасного пола. Книжечки в мягкой обложке помогали убить скуку в субботний вечер, скоротать время в метро, и хоть короткий промежуток забыть о своей собственной жизни, одновременно скучной, тяжелой и опасной.

Немногочисленные поклонники серьезной литературы тоже не искали пророков среди современников. Умы их обратились на серебряный век, а то и дальше, к мыслителям античности и средневековья. Может потому, что за долгий период развития человечество уже успело высказать и обсудить все извечные проблемы, а текущие годились лишь для бойких газетных заголовков. Но что же делать, если живешь ты здесь и сейчас, и хочешь что-то сказать миру?

Быть может, не одну бессонную ночь провел Камышин, задавая себе этот вопрос. Но все это осталось скрытым для человечества. Из горнила собственных переживаний и сомнений он вышел твердым как сталь, со страстным убеждением, что работать надо для вечности. Утверждение в целом неоспоримое. Но какой мерой оценить свой труд? Как понять, примет тебя вечность или вместе с "попсой" канешь в небытие? Но для Камышина таких проблем уже не существовало. В узком кругу созданного им самим литературного кружка он имел непререкаемый авторитет гения, а остальной мир был всего лишь фоном, на котором разворачивались сюжеты его романов.

Камышину удавалось многое. Каким-то непостижимым образом, из разгромленной наступлением рынка армии отечественных литераторов он собрал вполне боеспособный отряд преданных ему соратников. Периодически Сергей Егорович привлекал к себе даже внимание прессы. Не удавалось только одно – обрести любовь массового читателя. Впрочем, в его литературном кружке эта проблема игнорировалась. Сообщество, созданное благодаря неукротимой энергии писателя, жило по своим законам, и своим индивидуальным маршрутом двигался в вечность. И постепенно в среде кружковцев стали происходить странные вещи. Первоначальный состав начал расширяться за счет появления новых членов, многие из которых необычайно походили на литературных героев Камышина. У образов созданных другими кружковцами тоже стали появляться реальные двойники. В сообществе даже сложилась иерархия. "Дети" Камышина занимали верхние ступени, за ними следовала пишущая братия, и уже в самом низу стояли созданные этой братией персонажи. А над всем этим странным построением восседал на недосягаемом пьедестале сам Сергей Егорович Камышин.

По утверждению Семигорцева в данном случае проявился достаточно редкий тип локальной аномалии – "кружок по интересам". Не имея четкой пространственно-временной привязки, искажение психофизического фона наблюдается среди людей связанных какой-то общей идеей или тайной. Причем, " в миру" эти люди живут вполне нормальной жизнью, но как только дело касается их внутренних проблем, психофизическое пространство закручивается в аномальные вихри. В целом средний коэффициент Лантье в таких сообществах не превышал двадцати процентов – показатель весьма скромный. Но случай камышинского литературного кружка был уникальным. Каким-то необъяснимым образом "большая аномалия" поглотила локальную.

В одно ничем не примечательное для остального мира утро Камышин вместе с ближайшими соратниками и выводком литературных персонажей проснулся как житель глухаревского анклава. Как состоялось переселение, никто толком не помнил. Со временем они просто заставили себя поверить, что живут здесь уже много лет и сознательно выбрали Глухаревку на роль литературной Мекки. И только порой смутные воспоминания о реальном мире рождали в душах кружковцев страх и тревогу. Депрессии и запои стали здесь делом обыденным, как грипп или ангина.