Елена Хаецкая - Монристы (полная версия) Страница 23

«…Я уронил задумчивый взгляд на карту своего «Острова сокровищ», и средь придуманных лесов зашевелились герои моей будущей книги. Загорелые лица их и сверкающее оружие высовывались из самых неожиданных мест; они сновали туда и сюда, сражались и искали сокровище на нескольких квадратных дюймах плотной бумаги». – Так вспоминал незадолго до смерти Роберт Луис Стивенсон о рождении великого своего романа, шелест парусов которого осенял наше детство… Стивенсон поднял бунт на «эскадре» английской литературы, которая дрейфовала в стоячей воде натурализма. Снарядил в плавание «бриг», подняв над ним флаг неоромантизма. Нет, это был не тот романтизм начала века, чьи герои, скучающие супермены, воспаряли над средой, на пятачке эгоцентрических блаженных терзаний. Стивенсон… рисовал души героев самоотверженных и деятельных», – так писал о романе «Остров сокровищ» А.Ерохин в «Комсомольской правде», где несколько раз помещались большие статьи под рубрикой «вечная книга». Оставим в стороне и на совести автора рассуждения о скучающих суперменах (героях Байрона, Лермонтова и других романтиков начала XIX века). Нас интересует здесь одно: процесс появления на свет монристского произведения. От своей среды, достаточно косной, писатель уходит в мир игры, в мир «героев самоотверженных и деятельных».

Можно вспомнить чудесный фильм «Великолепный», в котором главную роль исполняет Жан-Поль Бельмондо.

Писатель сидит в своей комнате и пишет роман про великолепного Боба Сен-Клера, супермена, покорителя женщин и победителя злодеев. У писателя протекает водопровод, и наглый водопроводчик отказывается его чинить, потому что это – дело газовщика. После чего водопроводчик немедленно попадает на страницы романа в качестве мелкого злодея, и Боб с наслаждением убивает его. Главный враг Боба – издатель. Возлюбленная супергероя – девушка из соседней квартиры. Писатель не может отказать себе в удовольствии прошить автоматной очередью газовщика, который отказался чинить кран, сказав, что это – дело водопроводчика.

Перед нами – монрист чистой воды.

Чем же монризм отличается от романтизма?

1. Он не имеет никакой опоры в жизни. Жизнь давно ушла в перед. В быту и общении тон задают реализм и модернизм. Совершенно иные слова составляют язык эпохи. Романтический способ говорить и жить выглядит смешным, детским и наивным.

2. Романтизм – это серьезное литературное и общественное явление. Монризм – это «просто так». Романтизм первичен по отношению к монризму, подобно тому как Печорин – настоящий романтический герой – первичен по отношению к Грушницкому – карикатуре на романтического героя. Монризм – это вторичная литература, не сделавшая никаких принципиальных открытий.

3. Романтики были сильными людьми, революционерами, общественными деятелями, они воздействовали на жизнь, их героям подражали многие (Рылеев, Байрон, Гюго…) Монристы – люди слабые, они не воздействуют на жизнь, а бегут от нее, и подражают им исключительно дети в возрасте от 10 до 14 лет.

4. Романтик относится к своему творчеству как к настоящему делу, достойному уважения и внимания. Монрист, отлично сознавая, что его произведения второсортны, работает с некоторой ухмылкой. В.О.Ключевский говорил, что «тайна искусства писать – уметь быть первым читателем своего произведения». Читая свои произведения, монрист не может не ухмыльнуться. Ирония – вот что спасает его от глупости и самодовольства. Монрист слегка насмешлив. И все же он привязан к своим героям, он любит их и не писать не может.

В 1922 году вышел замечательный роман Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада», несомненно, принадлежащий к литературе монризма, лучшим ее образцам.

«В его душе боролись два чувства, – пишет Сабатини, – святая любовь, которую он в продолжение всех этих лет питал к ней, и жгучая ненависть, которая была сейчас в нем разбужена. Крайности сходятся и часто сливаются так, что их трудно различить. И сегодня вечером любовь и ненависть переплелись в его душе, превратившись в единую чудовищную страсть».

Узнаете ли вы знакомый патетический стиль? Но кто в 1922 году говорил таким языком? Первичная литература переживала опыт мировой войны и революции, пытаясь запечатлеть все так, как было на самом деле. А монрист создает образ капитана Блада, не имеющий никакого отношения ни к войне, ни к революции. Конечно, если очень постараться, можно найти в романе изображение истинного лица капитализма в эпоху первоначального накопления, но все же, думается, не это в романе главное.

Сейчас, когда прошло более шестидесяти лет, вполне уместно задать вопрос: что читают больше – «Огонь» Барбюса, «Цемент» Гладкова или «Одиссею капитана Блада»? Все-таки «Одиссею», начисто оторванную от актуальных проблем современности. Я совершенно не хочу умалять достоинств реалистической литературы. Просто на этом примере видно, что монристские произведения могут оказаться значительными. Хотя это и нетипично. В чем секрет? Думаю, в том, что потребность в романтизме бессмертна.

Вот еще один пример. (Рассказываю со слов, по памяти). Группа людей оказалась надолго оторванной от цивилизации. Дела не было никакого, нужно было ждать вертолета. Люди просиживали часами у костра, сочиняя огромный приключенческий роман, совершенно неправдоподобный, полный неожиданных встреч, переодеваний, разоблачений, пиратов, похищенных красавиц, загадочных сокровищ, причем мнимые злодеи оказывались утерянными сыновьями и героями, а герои на поверку выходили злодеями, – словом, использован был весь монристский арсенал. Потом один из них обработал роман и издал его под заглавием «Наследник из Калькутты».[5]

Это типичнейший пример появления на свет монристского произведения. Оно спасает от скуки, от тоски, от отчаяния, дает пищу уму.

И еще одно, бесценное: монризм уводит в детство, в мир удивительных воспоминаний.

Можно презирать монризм. Но стоит ли? Отрекаясь от него, вы отрекаетесь от тех лет, когда бегали с перьями в волосах и стреляли из лука в своего лучшего друга.

В одном из романов Ремарка герой видит книгу Карла Мая, которая лежит в машине, и с нежностью думает о человеке, который ее читает. Шофер говорит, что книга принадлежит хозяину, хозяин же кивает на шофера: мол, это он балуется. «Струсили», – думает герой, и сразу оба – и хозяин, и шофер – становятся ему неприятны.

«Мы глядим на город и на длинные ряды тополей, под которыми мы когда-то строили палатки и играли в индейцев. Георг всегда был предводителем, и я любил его, как могут любить только мальчишки, ничего не знающие о любви.

Взгляды наши встречаются.