Евгений Войскунский - Девичьи сны Страница 23

А вот тревога отчего?

Ну, сказали, что приедут к четырем. Ну, четверть пятого. Ну, полпятого. Троллейбус номер восемь ходит неаккуратно, вечно переполнен, ничего нет проще опоздать, когда связываешься с восьмеркой. В конце концов смешно торчать у окна, заливаемого водой, дребезжащего под ударами ветра…

В начале шестого нервный двойной звонок, так всегда звонит Нина — ну наконец-то! Спешу в переднюю.

— Почему так по…

Вопрос замирает на губах. Господи, что случилось?

— Баба, — кидается ко мне Олежка, — папа подрался! — не то с испугом, не то с восторгом сообщает он.

А Нина — с порога в крик:

— Представляешь, нас обокрали! Сволочи! Павлик видел, хотел задержать, его ударили! Такие скоты! А в милиции! Смотрят вот так! — Она презрительно сузила глаза. — Как будто не нас, а мы обокрали! Ах, сволочи! Ну помоги же!

Это — Павлику. Он молча ставит в угол мокрый черный зонт, стягивает с Нининых ног мокрые сапоги, вешает ее пальто, потом, задрав бороду, разматывает с шеи длинное кашне. Его узкое лицо бледнее обычного.

А Нина и Олежка, перебивая друг друга, тараторят, проходят ко мне в комнату, и я пытаюсь угомонить их, чтоб рассказали по порядку, что же произошло, и тут входит Сергей, сутулясь и заранее напустив на себя обиженный вид (плотно сжатые губы скобкой кверху), который все чаще замечаю на его постаревшем лице.

— Что еще случилось? — спрашивает он.

— Да-да, здравствуй, — говорит Нина. — Павлик! — Она бежит в ванную, и оттуда доносится ее крик: — Мама, иди сюда!

Мои дети, не иначе, хотят меня уморить. Только теперь, войдя в ванную, я вижу, что у Павлика, разглядывающего свое лицо в зеркале, губа разбита в кровь. Дождь на улице смыл ее, но теперь губа опять кровоточит, и заметно, как в уголке между усами и бородой наливается синевой гематома.

— Да ничего… ничего страшного… — бормочет Павлик, промывая водой губу. — Перестань кричать…

А Нина — вот с такими глазищами, с растопыренными пальцами у пылающего лица — драматическим шепотом:

— Есть у тебя что-нибудь? Ну не знаю, свинцовая примочка?

— Да нет никакой примочки, — отвечаю. — Надо просто холодное. Сейчас, подожди минутку.

Такая маленькая круглая грелка есть у нас. Только где? На антресолях, что ли? Встаю на табурет, роюсь в старых сумках, пыльных тряпках.

— Юля, сейчас же слезь! Что ты ищешь?

— Подожди, Сережа… Куда она задевалась… Ты же не найдешь… Вот она!

С помощью Сергея слезаю с табурета, сердце колотится, колотится, — с нашими деточками не соскучишься, сумасшедший дом какой-то! Набираю в грелку, пахнущую старой резиной, холодной воды, завинчиваю пробку, даю Павлику:

— Держи у губы. Нужен холод. Только холод.

Наконец все усаживаются, и я прошу рассказать толком, что у них произошло, и Нина возбужденно начинает:

— Мы ехали в троллейбусе, было очень набито! У Азнефти освободилось место, я наклонилась, чтоб Олежку усадить, и тут Павлик увидел…

— Да не так, — прерывает ее Павлик, прижимая грелку к губе. — Со мной рядом женщина стояла, от нее здорово несло духами, вдруг она мне тихо говорит: «Смотрите, в сумку лезет». Я глянул и вижу, парень-азербайджанец, маленький, в такой вот коричневой кепке, — он свободной рукой сделал быстрый круг над головой, — жмется к Нине…

— Терпеть не могу этих троллейбусных прижимальщиков! — бурно прерывает Нина. — Локтем отпихнула его, он мне что-то по-азербайджански, а Павлик схватил его за руку…

— Не что-то, а по матушке он тебя! Скривился, смотрит с ненавистью, я его схватил, ты, говорю, в сумку залез, отдай деньги…

Олежка, сидящий рядом со мной на тахте, вскинулся:

— А он ка-ак даст папе!

— Замолчи! — орет на него Нина. — Не смей вмешиваться, когда взрослые разговаривают!

— Ничего он не дал! — Павлик взмахивает рукой с зажатой грелкой. — Он вырвался и юркнул в толпу, как змея, раз-раз, и не видно его. Я за ним. «Держите, — кричу, — вон он, в коричневой кепке!» А передо мной двое, усатые, тоже в таких кепках: «Зачем кричишь? Давай назад!» Я им: «Пустите! Нас обворовали!» И отталкиваю… Один из них — м-матерно меня… а второй ударил… и тоже… в толпу…

Павлик опускает голову, опять прижимает грелку к губе.

— Господи! — говорю я. — А дальше что? Действительно украли?

— Ну конечно! Сволочи, конверт с деньгами вытащили! Я кричу, визжу: «Помогите! Вор в троллейбусе!» А один, с наглой рожей: «Ты сама воровка!» А Павлик лезет вперед по проходу, тут троллейбус остановился у Баксовета, кто сходит, кто нет, орут: «Где, где вор?» — а мы с Олежкой пробираемся к передней двери, я кричу, чтоб водитель не ехал, надо милицию привести, а вокруг кричат: «Нам ехать надо!.. Да украли же у нее, пусть приведет милицию… Тебе не надо ехать, ты вылезай, жди милицию, а другие ехать хотят… Она сама воровка…» Я совсем остервенилась, кричу: «Воровской троллейбус!» А водитель из кабины вылез, стоит, сигарета в зубах, и говорит: «Езжай свой Тамбов, там хороший тарлебус»…

— Так и не поймали? — спрашиваю.

— Нет! — Олежка подпрыгивает на тахте. — Не поймали!

— Я заметил, — говорит Павлик, не поднимая головы, — когда остановились, я заметил, этот маленький выпрыгнул и смешался с толпой… Там же всегда полно народу, из метро выходят, и подземный переход… Я продрался к двери, выпрыгнул, озираюсь — нигде его не видно. Бросился к переходу, скорей всего, он туда нырнул, — но разве поймаешь… Хотел этого, усатого, задержать, который меня ударил, — но и его след простыл…

А Нина:

— Мы с Олежкой вышли, да не вышли, вытолкали нас, и сразу троллейбус пошел. Ну, что делать? Побежали в милицию, в ближайшее отделение. А там! Сидят, чай пьют, ала-бала, ала-бала, смотрят вот так, как на червяка. — Снова она состроила презрительную мину. — «Свидетели есть?» А какие свидетели? Никто, конечно, и не подумал… Женщина, которая видела, как он в сумку залез, не сошла, конечно. Зачем лишние хлопоты… Ах, сволочи! Ну можно разве тут жить?

У Нины потекли слезы, она лезет в сумку за платочком.

— Сколько у вас украли? — спрашиваю.

— Две тысячи.

— Ско-олько? — переспрашивает Сергей.

— Две тысячи! — с некоторым вызовом повторяет Нина. И Павлику: — Да-да, мы уговорились сделать обмен тихо, без лишних разговоров, но теперь, когда все это накрылось…

— Какой обмен? — Сергей морщит лоб до самой макушки.

— Ну на доллары. Что вы уставились? — говорит наша дочка, видя, как мы с Сергеем ошарашенно хлопаем глазами. — Нас познакомили с человеком, который продает валюту. Мы ехали к нему. Ехали, да не доехали…