Провинциальная хроника начала осени - Александр Александрович Бушков Страница 24

Небо над головой было мутно-серое, непроглядное и тусклое и походило больше на серую парусину, натянутую почти на высоте поднятой руки. И земля под ногами была серая, плотная, не камень и не песок, низкая, плоская, как доска, равнина. Невозможно было определить расстояний, понять, где земля сливается с небом, — сюда не достигал ни один луч солнца, не было ни камня, ни дерева, ни травинки, ни рытвины. Майон не отбрасывал тени, и ему казалось, что он не движется по плоской серой равнине, а шагает, не сходя с места. Он не боялся — серый мир вокруг не вызывал никаких чувств, кроме беспросветного уныния. Может быть, здесь не существовало и времени. И серая река, вдоль которой он шел, больше всего напоминала идеально прямую канавку, проделанную резцом в металлической доске и заполненную ртутью.

Майон наклонился и зачерпнул в горсть воды — густая, словно бы и не мокрая, она лениво сползла с ладони, струйка глухо, без всплеска и разбегающихся кругов, вернулась в реку и слилась с ней. Потянуло тоскливым пряным запахом, расслабляющим и клонящим ко сну. Майон понял, что это Лета, и ускорил шаг, держась подальше от неподвижной воды забвения.

Впереди наконец-то появилась темная полоса, тянувшаяся в обе стороны и исчезавшая в размывающем ее края слиянии земли и неба. Стали попадаться камни — гладкие до бархатистости, словно обкатанные морем или отшлифованные.

Полоса была медной стеной — ее верх терялся в сером мареве, ворота были распахнуты настежь, и в них лениво колыхались, завивались круговоротами, вздувались и опадали тяжелые клубы мрака, а Лета уходила в этот мрак. Человек в черном плаще сидел на большом округлом камне, похожем на огромный человеческий череп, сидел лениво, в позе хозяина, знающего каждый уголок своего двора. У него было узкое лицо с тонкими, брезгливо поджатыми губами и спокойные черные глаза. Его черный плащ слегка трепетал, словно раздуваемый ветром, хотя никакого ветра Майон не чувствовал.

Их взгляды встретились, но в зрачках того Майон не увидел искорки, которую замечаешь, когда люди смотрят друг другу в глаза. Покойная пустота, два черных окатыша.

— Здравствуй, Аид, — сказал он.

— Здравствуй, — сказал Аид. — Ну как там, наверху? Вечная возня? Кто-то с кем-то дерется, что-то горит, кто-то тонет, кто-то за кем-то гонится, все суетятся, жить торопятся, разбогатеть торопятся, умереть торопятся, ни минуты покоя. Что оглядываешься? Не видно сторуких гекатонхейров и страшного Цербера? Их ожидал встретить?

— Вообще-то, да, — сказал Майон.

— Глупости. Сторукие дремлют где-нибудь в уголке. А Цербер до того опился водой из Леты, что просыпается раз в столетие. Как видишь, ваши россказни истине не соответствуют. Стража здесь не нужна — гостей я не отпугиваю, совсем наоборот. А стеречь здешних обитателей нет нужды, никто отсюда не уйдет по доброй воле. Нет здесь никаких узников, никаких огненных колес и сырых темниц. Заходят иногда буйные гости, да вреда от них особого нет. Заявился как-то Геракл и уволок за шкирку полусонного Цербера, но пес так испугался вашей суеты и солнца, что вырвался у входа и удрал назад.

— А Тезей?

— А, тот. Жив еще… — Аид усмехнулся. — Был такой забавный юнец. Приставал к моей супруге, пока не сообразил, насколько она холодна. Я его продержал у себя три года исключительно развлечения ради — хоть один крикливый да суетливый поблизости. Потом надоело, и я его выставил за ворота. Я вижу, ты, как и многие там наверху, убежден, что владыка царства мертвых грозен и наводит ужас? Чепуха. Я властвую не над страхом, а над скукой. Не зря Зевс поработал молниями, почти завалив вход в Аид и сделав его труднодоступной щелью среди диких скал. Отбиваю я у него подданных, завидно ему.

— Тени?

— При чем тут тени? — лениво удивился Аид. — Я о счастливых людях из плоти и крови говорю.

Майон посмотрел вокруг и увидел множество людей — молодых и старых, мужчин и женщин. Они лениво расхаживали по серой равнине в одиночку, парами в обнимку и группами, некоторые беседовали, но так медленно, что слова, казалось, неспешно выползали изо рта, долго колыхались в воздухе, прежде чем скрыться в ухе собеседника. Разговоры были настолько тягучими, что Майон не различал слов: все двигались невыносимо плавно, все лица застыли в блаженных улыбках, так что казались отлитыми из металла погребальными масками и внушали тоскливый ужас, их было много, очень много.

— Вот видишь, они счастливы, — сказал Аид. — Они живы и пользуются всеми радостями жизни — яствами, питьем, женщинами, умными беседами с учеными собеседниками. У них нет забот и хлопот, здесь нет войн и болезней, голода и несправедливости, нет зла…

Майон почувствовал, что этот голос опутывает его липкой паутиной, и на губах оседает противная приторная сладость, словно он пригоршнями ел мед. Стоячая вода смыкалась над его головой, и, рванувшись на поверхность, он сказал:

— Но добра ведь тоже здесь нет?

— Добра? Я уже и не помню, что это такое. Ну и что? Зачем нужно добро, если счастья и здоровья — в избытке? Она не иссякает. — Аид указал кивком в сторону Леты. — И никого из них я не тащил сюда насильно, не завлекал обманом и не принуждал пить из Леты — они пришли сами, не выдержав суеты и ужаса верхнего мира. Есть счастье и нет зла, к чему сожаления о каком-то добре?

«Но счастье и равнодушие несовместимы, — подумал Майон, — а они купаются в забвении и равнодушии. Им никто не нужен. Оказывается, подземное царство Аида стократ страшнее нарисованного молвой — с огненными колесами, зловещими стражами и нечеловеческими муками. Гея-Кормилица! — мысленно воскликнул он в изумлении. — Они же бегут! Скрывается в лесах Артемида-Делия, сам себя заточил в серой мгле Аид, ушел в пучины Посейдон. Боги, твои дети, Гея, бегут от самих себя и от людей. Чего же тогда стоит Олимп, почитаемый как средоточие высшей справедливости и разума, если одни боги стремятся покинуть его, а другие наперебой борются за людские души?»

— Ты, как я догадываюсь, тоже пришел выпить приносящей счастье воды? — нарушил его мысли Аид.

— Нет, — сказал Майон. — Я хотел бы поговорить с одним из обитателей твоего царства теней.

— С кем?

В самом деле, с кем? Ахилл — всего лишь воин, никогда не знавший всей подноготной. Тиндарей? Калхант? Одиссей, может быть, еще жив, тогда его здесь нет.

— С Агамемноном, — сказал Майон.

Потому что Агамемнона легенды числили первым среди множества царей и военачальников, приплывших под Трою. Самый величавый, самый значительный, самый глубокомысленный, отважный, талантливый, самый, самый… Что бы ни писал Архилох, пусть все это правда, но